…Придя в себя, Амплитуда-Полли немедленно уперлась взглядом в глаза щекастого старика с новорусской цепью. Бедняжка не знала, что старые мастера владели целым рядом секретов. Наиболее популярный, но и загадочный из них – так называемый следящий зрачок: с какой бы точки мы ни рассматривали портрет, нам кажется, что изображенный глядит прямо на нас. Полли же сочла явление сверхъестественным, что на фоне остальных событий последнего часа казалось уже как бы и нормальным.
Поэтому ее вовсе не удивило, что портрет с частью стены немного сдвинут по вертикальной оси и в щель между рамой и бархатной обивкой доносятся голоса. Амплитуда Андреевна подползла поближе: странно, все голоса казались знакомыми. Гундосый, несомненно, принадлежал говорящей сове. Ах, а это чей – с родной хрипотцой, срывающийся в минуты волнения на звонкий тенорок? Никиша! Полли едва не заплакала от радости. А вот – тоже совсем, совсем не чужой… Нежный, бархатный, как эта голубая стенка, пронизанный словно серебряными колокольцами…
Да это же Артурка Маколин, Валькин муж! Оно и понятно, раз она здесь, стало быть… Стало быть… я в ихнем доме, обалдела Амплитуда.
Это что же – выходит, Англия? Выходит, что так.
Амплитуда Андреевна повернула тайную панель еще на несколько градусов и заглянула в щелку. Видела в полумраке она плоховато. Но слышала все отлично.
– И разве вы сами, господин майор, – говорила сова, – не внушали вашим клиентам, что мировое зло находится в постоянном равновесии с добром и нарушить это соответствие нельзя никакими силами, ни темными, ни светлыми?
– Не передергивайте, сэр! – сердился Никита Петрович. – Почему, например, вы отказываетесь выдать нам чеченских эмиссаров и еще кое-кого? А? Не надо впутывать ваши политические и финансовые махинации в мотивацию религиозного сознания, где, кстати, дьявольская, разрушительная константа хотя и противостоит константе созидательной, божественной, если хотите, демиургической, однако именно в силу известной энтропии не способна ее преодолеть. На этом и строится, к вашему сведению, доктрина вечности – вечной схватки инь и янь, света и тьмы, жизни и смерти, солнца и луны, войны и мира, черного и белого…
– Только не горелого! – заухала сова. – Вы противоречите себе, любезный! Если ваша так называемая схватка носит вечный характер, из мирового чрева никогда не родится никакой новый плод, никакого нового качества мироздания мы не дождемся, сколько бы локальных, тактических изменений ни вносили в него любые политические силы, включая военные действия самого радикального характера! Поскольку равновесие, вы сами сказали, константно и нерушимо.
– А Страшный суд? – хрипло сказал майор, и Амплитуда Андреевна, побледнев, перекрестилась.
Гундосый:
– Что – Страшный суд?
Голубь:
– Да то – Армагеддон, Апокалипсис? А? Конь Бледный, разборка по всем статьям, со всеми вами. Как вам такая перспектива?
– Ах, дядя, – легкими колокольцами вмешался заскучавший Артур. – Это еще когда! А пока я бы на вашем месте задал себе вопрос: почему, например, мир до сих пор не взлетел на воздух? Почему ни международный терроризм, ни революции, ни американская “защита демократии”, ни ваши национально-освободительные нефтяные аферы до сих пор не вылились в какой-нибудь, так сказать, последний день Помпеи?
– И почему же? – насторожился Голубь.
– Да потому что мы с вами, дядя, стоим, как вы выражаетесь, на службе мира и прогресса. Именно мы с вами. Вы и мы. Следим друг за другом и не даем друг другу рыпнуться. И никому. Ни Китаю, ни Индии, ни красным, ни коричневым, ни зеленым, ни полосатым в звездочку.
– Что ты хочешь сказать? – Амлитуда со страхом услышала растерянность в родном голосе близкого и дорогого майора в отставке.
– Я хочу сказать, сэр, что нам с вами имеет смысл объединить усилия.
Мы ведь, по большому счету, занимаемся одним делом, все мы тут – и филины, и львы, и куропатки, – в сущности, голуби мира. Оставались бы, дядя, а?
– Да, Никита Петрович! – подхватила сова. – Таких закаленных парней, как вы, сумеют оценить в нашей конторе.
– Что-о? – страшно прохрипел Голубь, словно его придушил острый приступ бронхиальной астмы. – Что, негодяи?! Вы меня, меня, офицера
ВРРС, вербуете, что ли?
Артур (неохотно):
– Ну, вербуем.
Гундосый:
– А с другой стороны, Никита Петрович, ну как, сами подумайте, не вербовать. У нас ведь выхода нет. Вы нам его не оставили, правда ведь? Что ж, шлепнуть вас прикажете? Это можно, но как-то, согласитесь, глупо. Что, в самом деле, вы летели, крылья били, а тут раз – и… Нет. И отпускать вас жалко. Потому что вы задания не выполнили и с вами на родине разберутся по всей строгости, безо всякого Страшного суда и Бледного Коня.
Артур:
– Соглашайтесь, дядечка. Мы вам тут работку подберем непыльную…
Гундосый:
– В Швецию слетаем, есть там один секторок…
Артур:
– А поживете пока у меня. Места хватит. Я добро помню…
Гундосый:
– Тысяч двести годовых – для начала…
Голубь:
– В фунтах?
Гундосый:
– А то. Surе, как говорится.
Голубь (озабоченно):
– Так у меня ж дом… И Поленька…
Артур:
– Пригоним тебе твою Поленьку, делов-то.
Тут Амплитуда не выдержала.
– Соглашайся, Никиша! – закричала отчаянно, прямо так, не вставая с колен, и вкатяся к мужикам. Стукнула лбом в ковер. – Англия все же, культура! Согласны мы, джентельмены! Когда и пожить, как не на пенсии! Одни колидоры – Третьяковки не надо!
…День, другой, третий ждал хозяев Женька Волынкин, деклассант. Но в милицию заявлять временно остерегся. Потому у нас – кто заявил, того и скрутили, чтоб не вякал. А покамест перешел пожить в господский дом, так как хоть и бабье лето, а ночи все ж холодные.
Хорошо было в доме, уютно, места навалом, камин… Евгений ездил на хозяйской “Окушке” до рынка в Кашире, торговал раками, цену брал немалую. От сытой жизни отчасти вернулись к нему былые ценностные ориентации, вспомнил Бунина, хотел было купить собаку (Барсика бывшая жена Нонка так и не отдала). Но ничего подходящего не нашел.
Вместо этого подобрал котенка, тот вырос в большого, толстого, кило на восемь, котяру, неуловимо похожего на поэта и просветителя
В.А.Жуковского. Стал рассказывать Женьке сказки по вечерам, а
Евгений, не будь дурак, записывал. Ну, и от себя что-то присочинит, поэт как-никак. Человек с пером и воображением. У Никиты в кабинете нашлась толстая пачка отличной бумаги, частично исчерканная майорскими каракулями, эту сжег, слава Богу, не читая.
По выходным другой раз залетит Владик Кирпичев из РЭУ № 12, огнедышащий дракон, что обогревал дома по улице Прямолинейной в
Бибиреве, захватывал другана Леньку Хератина. Соберутся втроем, накатят, шашлычки, то-се… Но без баб, господа, без баб, вот без этого! А после, к вечеру, затопят камин, тут уж и кот изготовился:
“Бон суар, камарады, жё ма пель Василий Андреевич…” Жизнь!
Перед тем как лечь в стационар к Шварцу – не полковнику, а брату его, тоже наркологу и большому жучиле, Женька передал мне записи котофеевых россказней на сохранение. Думал, я честная царевна-лягушка и буду его ждать (мало ему было одной земноводной).
Ну, а меня тут один нашел на болоте и поцеловал. И поцеловал-то чисто по-товарищески, потому как несмышленый паренек, мальчишечка совсем, тоненький, глаза синие, и локоны, как у голубого ангела.
Чернику собирал для мамы своей, очень хорошо от глаукомы. Но я после того поцелуя выправилась в очень классную девицу, только рот большой и пучеглазая, а так ничего. И сказочки-то Женькины я возьми да и напечатай под своей фамилией. Вот такое я говно.
Да, а Никиту-то Голубя с его Амплитудой так никто и не хватился.
Кому нужны в нашей сказочной стране пенсионеры несчастные? Да никому.