И ни красота моих ключиц, ни умоляюще-дерзкий взгляд моих голубых прекрасных глаз — ничто не оказалось способным оживить этот русский камень!
Почему? Ну почему? — допытывалась у стены, потолка, бокала с остатками джуса, у мандариновой кожуры, разбросанной по постели, — я забыла упомянуть о том, что мой славный курд, оказывается, имел обыкновение натирать мандариновой кожурой свои ладони и пятки, и ладони, и пятки партнерши — это придавало, по его заверениям, даже самому маленькому, случайному сексу налет особой, таинственной утонченности и близости к природе.
…Мне друг отчаянно захотелось пописать. Я быстро прошла в туалет и присела. И тут на меня совсем непроизвольно накатили непредвиденные ностальгические воспоминания. Я вдруг вспомнила свою ванную комнату в Филадельфии, её черно-сливовый кафель в розовато-изумрудную крапинку и белейшую туалетную бумагу в отличие от этой, что свешивалась с вертушки… Эта была почти серой и такой шершавой, словно наждачная. Ох, уж эти русские! Как-то у них очень странно устроена голова! Они не хотят приобщиться к цивилизации даже накануне третьего тысячелетия! Ну как можно пользоваться такой темной грубой бумагой, не понимая, что тем самым оскорбляют, оскверняют самые нежные участки своего тела!
Впрочем, едва я с брезгливостью дотронулась до русской туалетной бумаги, как именно эта бумага возбудила во мне заглохшее было желание ощутить на своем теле, лежащем, естественно, навзничь, могучий вес «орлиного гнезда»… да, да, все того же «нового русского» блондина, который пренебрег мной столь грубо и дерзко. А потом приникнуть к нему… К этому «гнезду»… А потом…
У меня закружилась голова… Я налила себе немного джина с тоником и попыталась медленно, кротко отпить его через соломинку… И пока мои глаза блуждали по пузырькам и коробочкам с парфюмом, по туфлям, оказавшимся на столе, — все бы ничего.
Кстати, как мои белые туфельки оказались на столе? Ах да, мой оригинальный лысый курд уверял меня, что один вид женских туфель на столе как-то особо разжигает его страсть. И я, естественно, позволила ему эту маленькую, безобидную слабость…
И все бы, все было ничего. Если бы я вдруг не обратила внимание на соломинку, которую придерживала губами… Всё! Эта проклятая розовая соломинка тотчас швырнула меня в бурю страстей, вернее в бурное прихотливое желание этих страстей. Во мне опять забушевало могучее, кипучее пламя, требовавшее немедленного созвучия с каким-либо подходящим фаллосом.
Опять накидывать пеньюар и выскакивать в коридор? Мне почему-то это показалось таким долгим делом… Проще было заняться мастурбацией, что я немедленно и выполнила, лежа на постели, а частично сидя на стуле и продолжая потягивать через соломинку свой джин с тоником и расслабляясь, расслабляясь, и возбуждаясь, и возбуждаясь…
При этом я решила (мастурбация, кстати, не требует особого напряжения интеллектуальных способностей) попристальнее вглядеться в особенности своей жизни последнего месяца. Я вообще-то фаталистка. Мне нравится верить, что все заранее предрешено. Поэтому какой с меня может быть спрос, если неким высшим силам хочется, чтобы я поступала именно так, а не иначе? Значит, отнюдь не случайно моя тетя Элизабет попросила меня слетать в Гонконг на выставку декоративных тканей, и я не стала упираться. Я решила, что попутно с лицезрением этих самых тканей я смогу «распробовать» гонконгского китайца в собственном гонконгском соку. Согласитесь, это ведь тоже интересно? И свою программу-минимум выполнила. Во-первых, как вполне добропорядочная представительница тетиной фирмы посетила выставку, собрала небольшую коллекцию образцов тканей, которые показались мне чем-то интересными, а вечером в баре гостиницы «Гонконг» среди пряного, сугубо экзотичного аромата цветов, и блеска пальмовых веерообразных ветвей, и нежной, мяукающей здешней музыки познакомилась с китайцем весьма приятной наружности, вполне отвечающим стандарту, который мне импонирует. Китаец был высок, широкоплеч, от него пахло отменным одеколоном и чуть-чуть диким зверем из джунглей. Настоящие, стопроцентные мужчины обычно пахнут только так. Мои чуткие, трепещущие ноздри тотчас ловят этот возбуждающий, будоражащий аромат…
И руки китайца мне приглянулись. Они были крупные, с длинными, крепкими, чуть тупоносенькими пальцами. Разумеется, ногти острижены коротко и розовы, и чисты, как лепестки шиповника или водяной лилии, когда утренняя заря слегка румянит её белоснежный наряд… Я же не могу даже вообразить себе, что моего чудного, чистого, изнеженного тела вдруг коснется чья-то корявая, нечистая рука с неровно подстриженными ногтями.