Но в ответ на мои внутренние стенания только ровно гремит двигатель или что-то там такое и шелестят волны.
Кстати, двигатель стучит весьма двусмысленно и вызывающе, словно выполняет в прекрасном темпе восхитительную сексуальную работу. А пена за бортом так похожа, так похожа на бурлящую в экстазе сперму… Мне даже стало немного смешно…
Однако как тут посмеешься, если лоно уже горит огнем и пламя бешеного желания сжигает не только груди, но даже уши, тазобедренный сустав? Чуть не плача обернулась в другую сторону — и — вот так удача! — натолкнулась взглядом на настоящего японца в черном костюме, белой рубашке, сверкающих ботинках.
Именно таковы настоящие японцы, как я неоднократно убеждалась, словно только что с фирменного конвейера, — ни лишней складочки, ни пылинки, ни соринки и — белоснежная, сахарная улыбка.
И этот японец словно бы сразу что-то понял про меня. Поклонился и спросил:
— Может быть, я могу вам чем-нибудь помочь?
Очаровательно! Своевременно! По-джентльменски! Только так и следует разговаривать с длинноногой красоткой-американкой, за которой стоит великая страна и весь её могучий военный потенциал. И мне, сердобольной по природе, стало так жаль этих молчаливых, сморщенных, путешествующих неизвестно зачем стариков и старушек… Бедные, бедные, хотя среди них наверняка есть весьма богатенькие… Но все равно — бедные, бедные, давно израсходовавшие все соки и эликсиры жизни, ни на что не годные, но на что-то все равно, по инерции, надеющиеся… Особенно потрясли меня их зады почему-то… И не столько зады, сколько отсутствие их у старичков, кое-как завуалированное мешочком брюк… О, ужас! О, печаль! О, отчаяние!
Но всё, абсолютно всё в этом мире дерзает поучать. Мне эти беззадые старички-путешественники и старенькие дамочки с жилисто-дряблыми шеями помогли сформировать основной девиз разгорающегося дня: «Действуй, пока сила и молодость при тебе! Никаких табу! Хоти и смей!»
Не сговариваясь, на каком-то наэлектризованном уроне подсознания мы с японцем спустились и попали в его каюту, и я немедленно приступила к дегустации своего самурайчика, поинтересовавшись предварительно, прикрыв свое интимное место ладошкой и продлевая таким образом неизъяснимый, изумительный, сладко-пресладкий момент предвкушения:
— А вы занимаетесь какой-нибудь борьбой? Я слыхала, есть какая-то специфическая японская борьба, когда человек обязан сначала много-много есть, и когда он станет толстый-претолстый, тяжелый-претяжелый…
— Ах, вы имеете в виду борцов сумо? — в свою очередь спросил самурайчик, придерживая обеими руками свой мужской инструмент, вытянувшийся в мою сторону, как ракета, готовая к старту и слегка подрагивающая от распирающего очаровательного, несколько церемонного нетерпения. — О, это очень престижный вид борьбы! Борцом сумо может стать далеко не каждый, разговорился мой самурайчик. — Я же, конечно, учился борьбе и имею черный пояс каратиста.
— О! — в свою очередь сказала я, заранее веселясь и предчувствуя, как и что будет дальше. — Вы, возможно, покажете мне этот свой черный пояс и некоторые приемы?
— Если захотите… — Воспитанный японец скромно опустил глаза и почтительно наклонил голову с очень черными и очень аккуратно причесанными волосами.
Ночь с японцем? Ну, как вам сказать… Я ведь, конечно, была несколько одурманена кое-какими малосимпатичными сведениями о японцах. Им в некоторых книгах и статьях, прочитанных мною ещё в юности, приписывали совсем особый образ мыслей, повадок, намекали на их природное лукавство, скрытность и даже жестокость. Тем более мне было интересно оказаться с японцем один на один…
И что же? А знаете ли, ничего особенного, хоть он и каратист. Но, в общем, — нормальный мужчина без особых претензий. Хотя очень-очень волевой. Последнее заключение я сделала по одному, но очень яркому факту — как он стал натягивать презерватив на свой основной мускул… кстати, поначалу весьма похожий на вялую морковку довольно неубедительных размеров, и что при этом говорил.
— Джоан! — извинительно обратился он ко мне (я только что специально для него придумала это имя). — Джоан! Я сейчас, сейчас буду готов! Прошу извинить за маленькую задержку.
И принялся возиться с презервативом, хотя до этого мгновения только чуть погладил меня по шее и спине. А я, внутренне смеясь, подумала: «Радость моя! А на что ты собираешься натягивать свою резинку? У тебя, должно быть, ещё и нет того колышка, а так — паштет в оболочке, если не хуже…»
Но, видимо, недаром он был каратистом и научился волевым усилием придавать необходимую крепость отдельным частям своего тела. Когда он обернулся ко мне — у него все стояло во всеоружии и готовности доставить себе и женщине намеченное божественное удовольствие. И я шагнула ему навстречу, как всегда не спуская своих загоревшихся спортивным интересом глаз с его «пистолета», желающего немедленно всадить в меня вескую, горячую пулю.