Но тут, в соборе, рядом со мной оказался крупный, почти как Хельмут Коль, и такой же лысоватый, светлоглазый германец. Да ведь в первое мгновение я решила, что это и есть Хельмут Коль! На этом немце был излюбленный вождем немецкого народа серый костюм…
Однако я довольно скоро разглядела, что у моего «Хельмута» нос как бы опирается на сизо-черное основание из коротких усов, а у того Хельмута усов вроде не наблюдалось…
И хотя на первый взгляд вовсе не просматривалась связь с органом… и индусом…, его размножившимися фаллосами, подменившими органные трубы, и этим крупным, породистым «Хельмутом», но все-таки, все-таки…
От его серо-стального костюма, когда он со всей немецкой, доведенной до крайности добросовестностью прижал меня к себе впервые, на меня так и пахнуло металлургической промышленностью. Иным и не могло. Немцы, как я додумалась чуть позднее, пахнут только так: либо металлургической промышленностью, то есть смесью запахов стали, чугуна, металлопроката, доменных печей, или же кислой капустой и свиной отбивной. Бывают, как я позднее в том убедилась, и переплетения этих ароматов, что тоже не лишено некоторой доли шарма…
Немец любил меня неутомимо, жадно, словно голодный, который набросился на еду после долгого-долгого поста. Я даже не поняла, отчего так. Он сам мне объяснил:
— Мне давно хотелось обуздать Америку! Уж слишком она нагло стала вести себя в последнее время! Считает себя сверхдержавой…
В этот момент я проявила себя, считаю, как истинная патриотка своей великой страны. Я, представьте себе, не позволила ему, этому излишне беспардонному немцу, совершать в моей заветной, горяченькой, вкусненькой глубине свои насущные поступательно-отступательные движения, я тотчас, хотя моя плоть горела и звала, ещё не насытившись, а только предвкушая, но, повторяю, я сумела пересилить типично личный эгоизм и самым небрежным, независимым образом схватилась за «орудийный ствол» излишне самоуверенного, нахального немца и вытащила его из собственных сокровенных глубин и сказала при этом со всей определенностью и категоричностью:
— Я не позволю вам оскорблять Соединенные Штаты! Этим самым вы пачкаете мое священное чувство глубокого американского патриотизма!
— Что такое? Дело следует доводить до конца! Порядок прежде всего! С нами Бог! — забормотал совершенно опешивший от моих искренних, горячих слов этот большой немец, явно недооценивший степень патриотизма американцев, и с тоской наблюдал, как раскаленная стальная «болванка» между его ног гаснет бесполезно и беспомощно, превращаясь прямо на глазах в убогий мешочек для сбора куриных яиц. — Я готов извиниться… Но зачем же… Это же неправильно… Нельзя смешивать в одно пиво и водку. От этого с утра очень болит голова. О, я всё, всё осознал! Если американская девушка способна прервать кульминационный момент… сексуальной, так сказать… раскрепощенности во имя своей страны и отбросить по политическим и ритуальным соображениям предмет наслаждения — значит, Америка действительно великая держава, и нам, немцам, ещё надо поучиться у нее… какое-то время… чтобы потом… потом…
Он взглянул на меня умным серым глазом и не стал продолжать, а сказал только:
— За мир и дружбу между народами!
— О'кей! — ответила я. — И за экологическую чистоту планеты!
— О, да! — сказал сообразительный немец и тотчас вытащил свой немецкий презерватив в свежей немецкой упаковке цвета немецкого национального флага.
И теперь уже мы трахались с ним не без актуальной социально-политической подоплеки, а только с ней, то и дело приговаривая:
— За безъядерный мир!
— За чистоту озер и рек!
— За гуманизм!
— За безопасный секс!
Ну и так далее. И все-таки, когда немецкое семя с уникальной немецкой аккуратностью пролилось в непробиваемый, я так думаю, даже пулей немецкий суперпрезерватив, естественно — болотного, камуфляжного цвета, он вдруг, негодяй такой, усмехнулся и захохотал во все свое огромное, чисто немецкое, реваншистское горло:
— А я все-таки сегодня трахал американку! И затрахал до бесчувствия! Германия затрахала Америку, можно считать! Вон она лежит, усталая, потная, даже пальцем пошевелить не в силах… Слава германским традициям! Слава немецкому пиву! Германия, Германия превыше всего! И рано или поздно, рано или поздно…
Но я, истинная дочь своего великого американского народа, нашла в себе силы, привстала и довольно грозно спросила:
— Ты что, националист? Фашист?