Ведь что такое по сути секс? Я, основываясь на с воем, как вы теперь поняли, немалом опыте, знаю, убедилась: секс — это нечто вроде безобидного, восхитительного ритуала. Когда-то первобытный человек хотел отведать мяса дикого, могущего животного или человека, потому что через это мясо, так думалось ему, он получит храбрость, с илу, ловкость съеденных им объектов. А секс? А слияние двух тел в едином, грозовом, неукротимом порыве? Не есть ли это символическое поедание друг друга, чтобы как бы получить пусть в кратковременное, но пользование те качества, которых не имеешь?!
Одним словом, мне опять стало так скучно и одиноко. Особенно после того, как я прочла про очередную глупость, придуманную, естественно, мужчинами. Конечно же, не женщина сочинила те же правила поведения для корейского императора, когда никому из смертных не дозволялось в древности дотронуться до него. А что совсем уж смешно — если сам император соизволил прикоснуться к кому-либо, то это место тотчас объявлялось святым и этот осчастливленный должен был всю остальную жизнь носить знак отличия — обычно шнурок из красного шелка.
Но дальше-то, дальше что я прочла в этой книге для путешествующих! В 1800 году корейский император Тиенг-Тоонг-Тай-Оанг умер от опухоли на спине, потому только, что ничто железное не имело права коснуться его тела! А ланцет-то железный! Вот уж полные ублюдки эти прошлые законодатели с их иссушенными пенисами и затхлым запахом из чиновничьего рта! Когда секс от них сбежал далеко-далеко и навсегда, они, конечно же, хотят доказать, что ещё годятся на что-то, и придумывают свои идиотские законы, установления, табу и дерутся за власть, как шакалы!
Ах, как мне вдруг стало жаль корейского императора с этой его длинной фамилией, похожей на стон! Как ему, должно быть, не хватало тогда жаркого, отзывчивого, гибкого женского тела! Убеждена — эти поганые старцы-чиновники и от женского, целительного присутствия его ограждали…
И мне захотелось… мне захотелось… А я ведь не привыкла идти против своих прихотей! Зачем? Жизнь так коротка, а идиотов-чиновников с прогорклыми, дряблыми пенисами так много…
Я вышла в коридор… Он был пуст… Я, правда. Еще толком не знала, на что решусь. Но к этому моменту в моей душе уже созрело желание почти что материнское — обнять, успокоить, приголубить какого-нибудь корейца в память о его несчастном, погибшем от чиновничьих заплесневелых мозгов императоре Тиенг-Тоонг-Тай-Оанг…
Продолжала ли я думать при этом и о своем непокорном, искусительном «новом русском» с криминогенным прошлым?
О, конечно! Но почему-то какой-то внутренний голос мне уже совсем твердо посоветовал: «Не переживай на этот счет так уж сильно. Все будет так, как ты хочешь. Вот увидишь!»
А пока я вдруг увидела, как по коридору, поигрывая очками, идет сонный узкоглазый маленький человек мужского пола. Он должен был быть корейцем корейцы часто носят очки, — и он оказался именно им и был очень-очень удивлен, когда я сказала ему, что он — кореец.
— Как вы догадались? — изумленно спросил он, надев очки и глядя, естественно, снизу вверх, хотя я стояла не на самых своих высоких каблуках.
— Почему? — я повертела перед его глазами своим платиновым перстнем с крупным изумрудом и заметила, что маленький кореец как завороженный следит взглядом за этой моей безделушкой. — Потому что вы… вообразите… очень похожи на одного из ваших императоров… его звали… как же его звали? — я будто бы машинально вошла в свою каюту, а он, действительно как бычок на веревочке зашел следом за мной…
— Его звали прекрасно — Тиенг-Тоонг-Тай-Оанг! — объявила я, считав с книги, которая так кстати лежала раскрытой на столе.
— И… и что же? — все ещё ни о чем не догадывался этот довольно невысокий, очкастенький, скромный кореец, которому на вид можно было дать и десять лет, и шестьдесят — такая у них, у корейцев, да и у ряда подобных азиатских народов особенность. И, можно сказать, преимущество. Я же не хотела, само собой, чтобы в мой номер ворвалась разъяренная корейская мамаша и подняла крик насчет того, что какая-то противная, богомерзкая европейка лишила невинности её десятилетнего сыночка, с трудом усвоившего какие-то там ужасающе сложные правила написания иероглифов. И поэтому я спросила довольно строго:
— Сколько вам лет? Только честно.
— Двадцать семь! — с достоинством ответил мне вмиг выросший в моих глазах потомок подданных Тиенг-Тоонг-Тай-Оанга.