Но смеялись не надо мной. Все глаза были устремлены в одну сторону, я посмотрела туда и — едва не выронила хрупкие блюдце и чашечку из рук. Я увидела невообразимое в месте массового скопления народа — из бассейна только что вылез давешний загорелый блондин в белых плавках и стоял, потряхивая плечами, весь в бриллиантах свежих капель воды и смахивал ладонью с глаз налипшие волосы. А вокруг разрастался хохот… Потому что этот невообразимый блондин стоял абсолютно голый — его белые плавки оказались того рода, что продаются в качестве «сюрприза» и в морской воде просто тают. Так что на всеобщее детальное обозрение был выставлен весь его потайной пороховой погреб…
— Русский… русский… «Новый русский», — раздавались веселящиеся, самодовольные голоса…
Мужчина в «съеденных» морской водой плавках все ещё ничего не понимал, стоя под перекрестием десятков любопытных, злорадных взглядов. Он стоял как, положим, натурщик в мастерской художника. Как анатомический «препарат», по которому студентам медвуза очень удобно изучать строение человеческого тела и особенности мужской особи.
А когда он понял, над кем и почему смеются, вздрогнул, попробовал обеими ладонями прижать упругую, обильную, восхитительную плоть, выпирающую наружу, — и побежал, крепко стуча по палубе мокрыми пятками, забыв, видимо, что где-то же здесь, поблизости, должно лежать его полотенце или даже халат.
Кофе? Японец? Я забыла о них совершенно, хотя продолжала держать блюдце с чашечкой в руках, и даже отпивала, и даже что-то отвечала своему вежливо-приставучему самурайчику. Но перед моими глазами всё клубилась могучая паховая поросль высокого, широкоплечего блондина или, как его обозначила праздная палубная публика, — «нового русского», и как из упругих даже на взгляд, кудрявых клубов этой мужской, звериной шерсти выпячивается полновесная, добротная деталь, особенность, доблесть, отрада для женских рук, губ и… И, помимо моей воли, мое воображение рисовало тот момент, когда соблазнительно-восхитительный кинжал высокого блондина сыщет достойную жертву для того, чтобы нанести истомленным, ждущим глубинам точный, могучий, полыхающий сладкой негой удар…
И как же поступает женщина, когда в эту, столь странную, взвинчивающую минуту рядом с ней находится услужливо-уступчивый, безупречно вежливый японец из мира бизнеса с непременной плоской упаковочкой презервативов во внутреннем кармане пиджака? Такая женщина, подлинная женщина, как я? Она в свою очередь улыбается японцу и тоже очень вежливо, но отчетливо говорит ему:
— Пойду прилягу…
— Усталость? — радуется японец, намекая, конечно же, на то, какой он, выходит, бравый, если сумел так уморить довольно крупную, длинноногую женскую особь…
— Да… увы, — врет длинноногая американка, у которой в роду были и актеры, и жонглеры.
И уходит… прочь от чистоплотного, ни в чем не виноватого японца, который, судя по наклейкам и «лейблам» на его вещах, весьма преуспевает где-то на своем, отвоеванном у других, месте…
В своей каюте я первым делом, как всякая нормальная женщина, приникаю к зеркалу и произвожу смотр своей наличности — внимательно, придирчиво разглядываю лицо, шею, плечи, грудь, живот и немножко приостанавливаю взгляд на своем потайном «гнездышке», которое дымится темно-каштаново и молодо, очень молодо, хотя мне уже не восемнадцать, а двадцать восемь. Ни в чем не могу упрекнуть и свои ножки, достаточно длинные и стройные для того, чтобы сделать карьеру манекенщицы. Я это знаю точно — в свои шестнадцать бегала с подружками на конкурс и получила приз и предложение от фирмы купальников… Но при этом требовалось регулярно тренироваться, надрываться, а я по гороскопу Водолей и, вероятно поэтому, не способна к постоянным, изматывающим усилиям. К тому же предложение от фирмы купальников я получила в тот момент, когда только-только распробовала вкус блаженной, бесценной сексуальной зависимости от мужчины, всего каких-то пять дней назад у меня, девочки-недотроги, профессорской дочки, ученицы частного дорогого колледжа, рыжеволосый капитан юношеской хоккейной команды Фрэнк Джордан своей капитанской, решительной, абсолютно несгибаемой «клюшкой» порвал мою драгоценную, заношенную девственную плеву, хотя все мои ближайшие подружки уже давно существовали без нее.
— Хорошо я тебя? — спросил рыжий, веснушчатый Фрэнк, сверкая голубыми, наглыми, прекрасными глазами победителя и главаря.
— Замечательно! — искренне ответила я.
Так вот, в те дни мне было не до карьеры манекенщицы. Мы с Фрэнком еле-еле дожидались вечерних сумерек, чтобы пробраться в заброшенную конюшню, и там, смеясь оттого, вроде, что сено колется, торопились раздеться догола… До сих пор запах старого конюшенного сена и лошадиного навоза возбуждает во мне свирепое сексуальное желание… До сих пор…