А в нынешнем молодежном языке у слова «колбАсить» появилось еще два значения. Причем взаимоисключающих. «Колбасит» может означать отвращение, совпадать с глаголом «воротит»: «Меня колбасит от такой дрянной музыки». И то же слово может означать опьянение — алкогольное, наркотическое или любовное. «Он выпил, и его колбасит». Или: «Меня от тебя прям колбасит» — так сегодня может сказать юноша понравившейся девушке.
Хаос! Такое ощущение, что в данном случае с самим языком происходит нечто, описываемое сверх-многозначным глаголом. То ли наш язык заколбасило, то ли он сам колбасит и куролесит. Авось, успокоится, придет в чувство.
Это даже не просто слово, а готовый юмористический рассказ. Надо ж было так случиться, что сугубо книжный, научный термин вдруг вынырнул в болоте полублатной речи! «Конкретные ребята» вошли в жизнь со своими малиновыми пиджаками, шести — сотыми мерседесами, золотыми крестами и цепочками, а также с грубо-отрывистой, лишенной полутонов и оттенков речью. Их интересует только то, что «конкретно», осязаемо, предметно, то, что может быть выражено в цифрах и оценено определенной суммой. Это крайнее выражение охватившего наше общество меркантилизма. Жесткое «конкретно» властно противопоставило себя старомодной романтике и беспомощному идеализму.
Культурная публика пошла на выучку к «крутым» и даже описало их язык при помощи филологического анекдота: мол, в русском языке теперь есть неопределенный артикль («типа») и артикль определенный («чисто конкретно»). А ученым теперь, по-видимому, придется на некоторое время отказаться от похищенного у них слова. Попробуйте во время дискуссии сказать оппоненту: «Укажите конкретно…» — сразу все начнут смеяться.
Но не в первый раз научная лексика совершает хождение в народ. У Михаила Зощенко есть рассказ «Обезьяний язык» 1925 года, где автор сетует, что «вся речь пересыпана словами с иностранным, туманным значением». Сидят там два товарища на собрании и щеголяют мудреными словами. «Да, индустрия конкретно», — глубокомысленно изрекает один, а второй уточняет: «Конкретно фактически». Так что, как видим, интересующее нас слово периодически кочует из интеллигентной речи в уличную и наоборот.
Зощенковские малограмотные герои выражаются «конкретно», а примерно в то же время описанные Ильфом и Петровым бывшие аристократы заявляют, что «в гимназиях не обучались». На то у них, правда, были особые социально-политические причины, но в целом жизнь устроена так, что противоположности то и дело сближаются, меняются ролями, в том числе и речевыми. «Верхи» щеголяют «низким» стилем: «ихний», «ни фига», «чо надо?», «скоко-скоко?», «токо» вместо «только» (кто из интеллигентов не грешит подобными небрежностями?) А «низы» тянутся к книжной лексике и в любой момент могут ошарашить нас очередным мудреным термином. Отнимите у них пресловутое «конкретно», так еще не такое от них услышите. Как сказанут что-нибудь вроде: «Кончай, блин, этот дискурс! Хватит нам симулякры на уши вешать!»
Читаю лекцию о Пушкине в одном французском университете. Излагая биографию поэта, сообщаю студентам, что нашего будущего национального гения в лицее звали «французом» за безупречное парижское произношение. А когда заходит речь о трагической дуэли, отмечаю, что раненый Пушкин, упав на снег, именно по-французски воскликнул: «Attendez! Je me sens assez de force pour tirer mon coup». В переводе это означает: «Подождите! Я чувствую достаточно сил, чтобы сделать свой выстрел». В данной аудитории я счел уместным произнести сию фразу по-французски. Дыхание перехватило. Как всякий русский, не мог я об этом событии рассказывать без дрожи в голосе. А некоторые студенты почему-то двусмысленно заулыбались. Что такое?
В перерыве коллеги-слависты мне объяснили: французский язык сильно изменился с тех пор, и выражение «tirer un coup», значившее в 1837 году «сделать выстрел», теперь воспринимается… Ну, как нечто вроде русского жаргонного «кинуть палку». Да… Как говорится, опошлить можно всё.
А что же русский язык? Он ведь тоже меняется со временем, и некоторые невинные слова приобретают побочные непристойные значения. Но мы все-таки не переносим в наше культурное прошлое нынешние языковые представления и извращения. Вот новое поколение читателей открывает для себя «Евгения Онегина» и знакомится с письмом Татьяны Онегину. Доходит до завершающей /его части: «Кончаю. Страшно перечесть…». И никаких ухмылок, хотя у глагола «кончить» есть модное жаргонное значение, связанное с сексуальной сферой. Но его осознают отнюдь не все носители русского языка, а лишь определенные социальные и возрастные группы. Это элемент речи молодежной и, я бы сказал, плебейской.