— А я тогда выпрыгну в окошко, — сказал Максик. — Вот так!
Он запрыгал по коридору, словно гигантская лягушка. Прыгал он как-то неуклюже, придерживая руками футболку на груди. Все ясно — он что-то прячет.
Я ему немножко подыграла, тоже стала прыгать по-лягушачьи. Максик радостно заквакал, потерял равновесие и покачнулся, взмахнув руками. Я воспользовалась случаем, сунула руку ему под футболку и выдернула… большущий комок мятой розовой туалетной бумаги!
—Фу!
Я тут же его выронила.
— Не трогай, не трогай, не трогай! — заорал Максик как резаный, хотя я ее уже потрогала.
— Максик, что это еще за игры? Использованную бумагу бросают в унитаз, а не прячут за пазуху!
Он потянулся к бумаге, я перехватила его запястья.
— Отдай! — ревел Максик.
— Она же грязная! — вопила я.
Но тут я пригляделась и поняла, что бумагу использовали совсем не в том смысле, как я подумала. В этой куче было, наверное, штук двадцать отдельных квадратиков туалетной бумаги. На каждой были нарисованы какие-то каракули коричневым фломастером. И не просто злобно начирканы кое-как, не то что раньше. Их выводили медленно и аккуратно, ровными строчками, как будто настоящие буквы, и каждый квадратик был заполнен ими сверху донизу. А вместо подписи на каждом стояла корявая буква "М", означающая «Максик», и целый ряд кривоватых сердечек.
— Так это письма, Максик!
Я отпустила его и стала разглаживать бумажные квадратики.
— Отдай! — Максик стукнул меня.
— Кому ты пишешь, Максик? — спросила я, хотя, конечно, и сама знала.
— Заткнись, Эм! — взвился Максик.
— Эмили, что ты делаешь с братом? — крикнула снизу бабушка.
— Ничего я с ним не делаю, бабуля. Просто сунула ему голову в унитаз, прочищаю трубу! — крикнула я в ответ.
— Что?! — завопила бабушка.
— Шучу, шучу, бабушка. Просто мы тут с Максиком кое-что выясняем, только и всего.
Я встала на колени перед Максиком, нос к носу.
— Ты пишешь папе, да, Максик? Ты его ничуточки не забыл. Просто тебе не хочется о нем говорить, потому что это больно, так?
— Нет, нет, нет! — ответил Максик, но по щекам у него уже текли большущие слезы.
— А что ты ему пишешь? Ты просишь его вернуться?
— Я пишу, что буду большим и храбрым, если он вернется, — прорыдал Максик.
— Папа тебя любит таким, какой ты есть — маленький и глупый.
Я изо всех сил его обняла. Он сначала вырывался, потом прижался ко мне, потерся лохматой макушкой о мою шею.
— Я ему написал миллионы писем.
— Куда же ты их потом дел?
— Отправил по почте. Опустил в почтовый ящик около магазина, как полагается. Бабушка смотрела в другую сторону, — гордо объяснил Максик.
Я представила себе почтовый ящик, набитый обрывками туалетной бумаги, и сама чуть не заплакала.
9
В школе на занятиях по технике нас учили составлять электрические цепи.
— Вот хорошо! — сказала бабушка. — Во всем доме хорошо бы заменить проводку, а денег нету. Может, ты для нас это сделаешь, Эм?
На самом деле она говорила не всерьез. Это она так иронизировала.
Наша учительница, миссис Маркс, предложила нам нарисовать лицо клоуна с бантом вместо галстука и носом-лампочкой, который будет зажигаться, если замкнуть цепь.
— Давайте не будем рисовать дурацкого скучного клоуна, — уговаривала я Дженни с Ивонной. — Нарисуем лучше Балерину, а вместо носа поставим розовую лампочку!
— У тебя уже сдвиг на почве этой чертовой оленихи, — сказала Ивонна.
Мои истории про Балерину ее уже достали.
На уроке рисования я изобразила портрет Балерины в стиле Пикассо, с рогами на боку, растопыренными ногами, и оба глаза поместила на одной стороне головы. Мне казалось, что получился очень хороший рисунок. Я подарила его Вите, но она сморщила нос.
— Балерина совсем не такая! Даже Максик знает, где находятся глаза — по обе стороны от носа.
— Ну и засунь ее рога себе в нос, — обиделась я.
На занятиях по драматическому искусству нам велели сыграть семь смертных грехов. Я выбрала гнев и на самом деле жутко разозлилась. Моими партнершами были Дженни с Ивонной, так они по-настоящему испугались, когда я стала на них орать.
Я им сказала:
— Это же просто роль.
— Очень уж ты хорошо в нее вживаешься, — сказала Дженни.
С математикой дела у меня шли плохо, просто-таки безнадежно. Мы как раз проходили проценты — так вот, у меня все было стопроцентно безнадежно. В воскресенье вечером мама зашла к нам в комнату и увидела, как я сижу, тру лоб и ни один ответ у меня не сходится.
— Ты можешь сказать учительнице, что не понимаешь, как это решать? — спросила мама, заглядывая в беспорядочно расставленные на странице цифирки. — Я в этом ничего не соображаю. А другие дети как, справляются? Например, Дженни и Ивонна?
— Ивонна по математике учится лучше всех. Дженни сидит с ней за одной партой и списывает. А домашнюю работу за Дженни делает папа.
Мама вздохнула:
— Ну, даже если бы твой папа был сейчас с нами, задачу он решить не в состоянии даже под страхом смерти. Попробуй попросить бабушку.
Я решила, что лучше уж пусть меня ругает учительница в школе. Бабушка в последнее время и так к нам ко всем придиралась.
— Я знаю, Эм, она часто сердится. Она очень устает — ей приходится много работать. Она теперь оплачивает все наши счета, и ей это очень надоело, — прошептала мама.
Я знала, что деньги — наша Большая Проблема. Папа больше не присылал чеков, а мама у себя в парикмахерской зарабатывала немного.
— Бабушка считает, что мне нужно подать на папу в суд и добиться, чтобы он регулярно платил нам алименты, — сказала мама. — Может быть, и нужно, но все это так ужасно. А если он до сих пор не нашел работу в Шотландии, то и денег у него нет. Я уверена, он прислал бы сколько-нибудь, если бы мог.
По истории мы проходили династию Тюдоров. По сравнению с Генрихом Восьмым папа казался очень даже хорошим мужем. Мне было жутко противно, когда бабушка принималась говорить о нем гадости. Мне, конечно, было жалко, что она так устает, но, по крайней мере, она сидела за столом у себя в конторе, а не стояла целый день на ногах, как мама. По географии нам рассказывали про какую-то индийскую деревню, где старушки вроде нашей бабушки носят на голове громадные кувшины с водой и занимаются непосильным трудом в поле от зари до зари.
Мне тоже доставалось непосильного труда на уроках физкультуры, потому что школа готовилась к Дню спорта. Хорошо Ивонне — она первой приходила к финишу на любых состязаниях, прыгала выше и дальше всех, ловчее всех скакала во время бега в мешках, победила в гонке с яйцом, причем без жульничества, даже не приклеивая яйцо к ложке скотчем. И когда в парных гонках ей привязали одну ногу к ноге Дженни, она и то выиграла. Она бы и с обеими связанными ногами могла выиграть!
По крайней мере, Дженни на тренировках бегала почти так же медленно, как я. Каждый раз мы пыхтели и сопели позади всего класса. Я подозреваю, что Дженни могла бы бежать немножечко быстрее, но она по доброте своей нарочно тормозила, чтобы мне было не так одиноко, вот мы обе и приходили последними. Поскольку в парной гонке Дженни бежала с Ивонной, то Дженни предложила мне встать с ней в пару в гонках «с тачкой».
Пока я бежала, держа за ноги Дженни, исполнявшую роль «тачки», все было еще туда-сюда, но через несколько минут миссис Маркс дунула в свисток и велела участникам поменяться. Сердце у меня так и застучало. Кто был раньше «тачкой», должен теперь бежать, а кто бежал — должен стать «тачкой». Я была больше похожа не на тачку, а на броневик. Дженни было меня не поднять. Она мужественно старалась, но так и не смогла оторвать мои ноги от земли.
— Не надо, Дженни, надорвешься, — сказала я, лежа на земле, красная как рак, потому что все смотрели на нас и ехидно хихикали. — Я слишком жирная.
— Нет-нет, просто у меня слабые руки. Мускулатура совсем никуда, — возражала добрая Дженни.