— Мы потеряли двигатели, — говорит мама. — Вентиляция больше не откроется. Огонь задохнулся. — Она поворачивается ко мне. — Мы планируем вниз. Создай мне траекторию полета и держись покрепче.
Я быстро пробегаю через экраны, фиксируя маршрут, который, я надеюсь, приведет нас в хорошее мягкое болото.
Моя мама тянет штурвал управления на себя, сжав его руками, выравниваясь на маршрут, который я проложила. Я вижу землю через иллюминаторы. Теперь ее видно слишком отчетливо, верхушки деревьев приближаются ко дну корабля.
— Мам!? — говорю я, и мы все спускаемся с небес.
— Держись! — кричит мне мама.
— МАМА!
И мы врезаемся.
— С днем рождения! — кричали родители в тот знаменательный день, неожиданно напав на меня на завтраке. Это было самое скучное внезапное поздравление в истории вселенной.
— Спасибо, — пробормотала я.
Мы покинули конвой на три месяца раньше задуманного, наблюдая как он исчезает из поля зрения, пока мы ускоряемся прочь все быстрее, быстрее, быстрее. Мы все еще были в восьми неделях от новой планеты, восьми долгих неделях в корабле, который начинал немного вонять, несмотря даже на то, сколько раз фильтровался воздух.
— Подарки! — воскликнул отец, размахивая руками над завернутыми коробочками на столе.
— Ты бы могла хотя бы попытаться выглядеть довольной, Виола. — Упрекнула мама меня.
— Спасибо, — я повторила чуть громче. Открыв первый подарок, я обнаружила в них новую пару сапог, предназначенных для походов через неровные и жесткие территории, совершенно не тот цвет, но я все равно делаю что-то похожее на фальшивый звук благодарности.
Открываю следующий.
— Бинокль, — сказал отец, когда я его доставала из коробки. — Незадолго до отбытия твоя мама отнесла их Эдди с Альфы, чтобы он их улучшил. Он вытворяет такое, что сложно поверить. Ночное виденье, экранное приближение…
Я посмотрела в него и нашла гигантский вариант левого глаза моего отца, смотрящего на меня.
— Она улыбается, — сказал папа, и его собственная ухмылка заполнила картинку в бинокле.
— Неправда, — сказала я.
Мама ушла из комнаты и вернулась с моим любимым завтраком, полной тарелкой блинов, но в этот раз с тринадцатью сенсорными оптоволоконными сверкающими лампочками сверху. Мама с папой спели мне песенку, и мне понадобилось четыре взмаха рукой, чтобы погасить все лампочки.
— Что бы ты загадала? — поинтересовался папа.
— Если сказать, — говорю я. — то желание не сбудется.
— Что ж, корабль мы назад не развернем, — говорит мама. — Надеюсь, ты не этого желала.
— Надежда! — возгласил отец громко, накрывая слова мамы натянутым энтузиазмом. — Вот чего мы должны желать. Надежду!
Я поморщилась, потому что опять услышала это слово.
— Его мы тоже принесли. — Заметил отец, касаясь все еще завернутого подарка Брэдли. — На случай, если ты захочешь и его сейчас открыть.
Я посмотрела на лица родителей. Папа веселый и счастливый, мама, раздраженная моими жалобами, все равно пытается сделать мне хороший праздник. И на долю секунды мне удалось разглядеть, что они волнуются за меня.
Они волнуются, что, похоже, во мне совсем нет надежды.
Я взглянула на подарок Брэдли. «Свет для борьбы с тьмой» — он тогда сказал.
— Он сказал открыть его, когда мы доберемся. — сказала я. — До тех пор я его открывать не стану.
Шум во время столкновения с землей настолько оглушителен, что кажется просто невозможным.
Корабль проламывает себе путь сквозь деревья, разнося их в щепки, а затем бьется о землю с таким резким ударом, что я налетаю головой на пульт управления, и боль врывается в нее. Однако я все еще в сознании, достаточном, чтобы услышать, как корабль разваливается на куски, достаточном, чтобы услышать каждый удар, лязг и скрежет металла, пока корабль оставляет на болоте огромный шлейф, достаточном, чтобы почувствовать как корабль снова и снова переворачивается. Это значит, что крыльев у него больше нет, и все в кабине валится на потолок и обратно на пол. Затем в кабине корабля появляется трещина, в которую врывается вода с болота, но мы снова переворачиваемся…
И мы замедляемся…
Кувырки прекращаются…
Скрежет металла оглушителен, и главное освещение отключается, когда мы делаем еще кувырок, незамедлительно меняясь на мелькающие аварийные огни…
А кувырки все прекращаются…
Прекращаются, пока…
Корабль полностью не останавливается.
И я все еще дышу. Голова идет кругом и болит, а я болтаюсь вниз головой, пристегнутая к сиденью.
Но я дышу.