Но страшнее всего в этой картине не мертвые, а реакция живых. Они словно бы не замечают покойников, ведут себя так, будто бы их не хватают жуткие кадавры и не втягивают в пляску, за которой последует неминуемое превращение в точно такое же чудовище.
Это воспоминание показалось Весницкому важным.
- Репродукция! - загорелся он. - У меня были репродукции!
В одном из книжных магазинов Таллина они купили тогда и альбом, посвященный пляске смерти и художникам, изображавшим её. Павлу Андреевичу казалось, что если он увидит картину теперь, то ему откроется какая-то важная тайна, до того сокрытый ото всех, может быть даже от самого художника.
Он бросился к книжному шкафу, сначала старался откладывать книги в стороны, но вскоре, под влиянием жгучего нетерпения, стал просто выбрасывать их, не заботясь о сохранности переплета. Наконец, он отыскал нужную книгу, растолкал ногами рассыпанные по полу книги, ухватил валявшийся неподалеку стул, сел и принялся листать, разглядывая жуткие, вызывавшие дрожь картины торжества смерти, скелетов, нагло провозглашавших свою победу, осыпавших живых градом стрел, болезней и других напастей.
В середине книги, на развороте сложенные вчетверо страницы скрывали репродукцию "Пляски смерти" Нотке. Трясущимися руками Весницкий развернул лист и во второй раз пережил момент знакомства с этим полотном.
"Почему, ну почему они их не видят!" - гадал Павел Андреевич и не находил ответа. В голове крутилась история о пёстром дудочнике, прогнавшем крыс и отнявшем детей, чуме, свирепствовавшей в средневековье, мертвецах, встающих из могил. Он не мог проследить связь, понять, в чем же дело, пока его взгляд не упал на скелета, стоявшего на одной ноге, вторую кокетливо подгибавшего к бедру, закутавшегося в саван с головой и обнимавшего императрицу.
"Лицедеи", - проскользнуло в голове.
Гамельнский крысолов тоже лицедей. И пляшущие кадавры лицедеи. И упыри лицедеи. Нужно изобразить жизнь там, где её нет. Попробуй-ка так сыграй. Да ни одному живому артисту это не под силу. А мертвецы справляются. Потому что лицедействуют так хорошо, что им верят все. Глаза видят мертвеца, но его манера, поведение, голос, движения - все заставляет считать мертвого живым. А тех, кто разглядит истинную натуру, считают сумасшедшими.
"Крысолов увёл детей! - вспыхнул Весницкий. - Играл на дудке, они плясали. Такой же мертвец, как и эти".
И когда взгляд Павла Андреевича упал на репродукцию картины Нотке, он содрогнулся, ведь на месте ужасных лиц мертвецов с пустыми глазницами, голыми зубами и дырками вместо носа он отчётливо различил лицо Глеба Свиридова, который играл на волынке, а вся деревня танцевала. Он втянул в жуткий танец живых, стал учителем, уводя за собой детей, взял в жены Аню, чтобы погубить.
Никаких сомнений не осталось. Несчастные безумцы, плясавшие под руку с мертвецами, они ничего не видят, не могут видеть, их глаза застилает игра мертвеца. Но Весницкого больше не обмануть. Он спасёт Аню, обязательно спасёт Аню.
"Только бы не было поздно, только бы не поздно!" - молился Павел Андреевич, набрасывая на себя легкую куртку и подхватывая топор.
"Думал, задурить мне голову, - размышлял Весницкий по дороге к лесополосе. - Не на того напал. Их ты обманешь, но не меня. Чтобы на первом же уроке так внимательно слушали, даже двоечники отвечали - да быть такого не может! Уже тогда нужно было догадаться, да не смог. До сих пор сомневался, но теперь эта гадина от меня никуда не денется".
Там он выбрал молодую не слишком высокую осину, срубил верхушку, кое-как заострил конец, удовлетворенно хмыкнул, засунул импровизированный кол ремнем, накрыв его рубашкой, после чего с топором на перевес направился прямиком к дому Глеба. Добравшись туда, Весницкий вошёл на двор, стал звать Глеба, нервно покачивая топором из стороны в сторону. Никто не отзывался, зато крики привлекли внимания пожилой соседки, прибиравшейся у себя на дворе. Она подошла к забору и стала всматриваться слабыми глазами.
- А вы к кому? - признала она учителя.
- К хозяину. Где он?
- Убежал часа пол назад. Весь взмыленный, бледный. А топор-то вам зачем?
Но Весницкий уже не слушал её, пошёл прочь. Он знал, куда убежал Глеб и не сомневался зачем. Будь что будет, а Аню он спасет. И пускай потом его ненавидит вся деревня, пускай считаются сумасшедшим, пускай сама девочка проклинает его, он один будет тем, кто знает правду - Глеб упырь, паразит, избавить мир от которого значит совершить подвиг.
Осознание этого придавало Павлу Андреевичу сил - как будто бы за спиной не было шестидесяти с лишним лет, он несся вперёд без устали. Таким бодрым и живым Весницкий не ощущал себя никогда.
"Сомнений быть не может, я избранный, мне открылась правда!" - повторял он снова и снова по дороге к дому Астаховых.
Впереди замаячил белый шифер крыши, забор-сетка и какой-то довольно крупный автомобиль. Оказавшись ближе, Весницкий понял - то была скорая.
"Опоздал", - пронеслось у него в голове.
Из дома Астаховых на носилках волокли бесчувственную Аню, Глеб и Дмитрий шли вслед за санитарами. Даже в темноте можно было разглядеть, насколько бледным сделался обычно краснолицый Свиридов. Сейчас он не походил на мужчину, скорее на напуганного мальчишку. Его глаза покраснели, он был близок к тому, чтобы зарыдать, но пока сдерживался. Астахов же дал волю чувствам. Он заливался слезами, согнулся над носилками
- Доченька, не умирай, доченька, не умирай! - доносились его истеричные вопли.
Павел Андреевич снова посмотрел на Глеба, сощурился, дабы лучше разглядеть выражение лица молодого человека. Глубочайшее отчаяние, ужас, подавляемая боль -страдание было настолько живым, человеческим.
Руки Весницкого задрожали, топор выпал, подняв придорожную пыль. Он пытался успокоить себя, собраться с мыслями, но ничего не выходило. Решимость снова покинула его. Стало тяжело дышать, в глазах потемнело. Это продолжалось до тех самых пор, пока машина скорой не уехала прочь, увозя Аню и двух самых близких ей мужчин - отца и будущего мужа.
- Нужно возвращаться домой, - произнёс Весницкий вслух. - Домой и поскорее.
Он разучился думать молча, стал проговаривать мысли, бессвязно бормоча себе под нос.
- Безумие... не мог ошибаться, сам видел... нет, ты не видел... видел... а что видел, сам-то знаешь, - урывками выплевывал он. Мысли перемешались, соображать было просто невозможно, усталость, о которой ещё недавно он позабыл, навалилась на него, настроение мигом переменилось, он хоть и прибывал в нервном возбуждении, но иного рода. Тоска и отчаяние охватили Весницкого. Теперь он ощущал себя на девяносто с хвостиком, хотелось вернуться домой, свалиться и упасть. Домой вернулся в половине десятого, сел за стол, зажёг настольную лампу, снова достал книгу с репродукциями, открыл "Пляску смерти", стал вглядываться в рожи мертвецов, но Глеба там больше не видел. Эмоции притупились, голова сделалась тяжелой, но Весницкий не позволял себе уснуть, пялился и пялился на дикий, безумный танец живых и мертвых, стараясь ни о чём не думать, переводил взгляд от фигуры к фигуре. Так он просидел почти пять часов - в одной позе, не шевелясь, не вставая с места, только лишь водя глазами по длинному полотну, глядя то на лица, то на рожи, наблюдая за чудовищными превращениями живых в мертвых.
Облизав пересохшие губы, он вышел из транса, удивленно посмотрел на часы, спохватился, выключил лампу, кое-как добрался до кровати и завалился спать, продолжая представлять картину мысленным взором. Вместо того, чтобы считать овец, он пересчитывал мертвецов. Неудивительно, что сон не шёл и в легкую дрему Весницкий погрузился лишь под утро, провалившись на несколько минут. Но этого времени вполне хватило, чтобы погрузиться в кошмарную иллюзию, навеянную картиной и мыслями о Глебе.