- Ты это, угомонись, - выдавил из себя Астахов. - Погляди, что натворил. Обернись, обернись, полюбуйся!
Павел Андреевич конечно же знал, что ожидало его, стоило только повернуть голову направо. Но требовательность, с которой Астахов выпалил свою тираду, заставила учителя подчиниться. На поляне у опушки осинового леса валялся измазанный кровью труп Глеба. Молодой двадцатипятилетний учитель лежал на животе, воткнулся головой в землю, широко расставил руки. Из левой части спины торчал кол. Неповадно будет по ночам кровь молодых девушек пить. Но Аня, она ведь тоже теперь...
Надо бы раскопать могилу, и отрубить ей голову. Недолго думая, Павел Андреевич повернулся к толпе и озвучил эту свою мысль. Всё изменилось. До того безразлично-трусливая толпа пришла в возбуждение, несколько мужиков отделились, подбежали к Астахову. Павел Андреевич хотел было добавить несколько высокопарных фраз, но не успел, цепкие пальцы впились в его плечи, тяжелые кулаки опустились на его худое бледное лицо.
...
Каждый июль я ездил навестить бабушку. В детстве этот обычай был приятным времяпрепровождением, но с возрастом он превращался в обременительную обязанность. В этом году, возможно, последнее безответственное лето в своей жизни проводить в деревне не хотелось. Однако, я был не в том положении, чтобы ссориться с матерью из-за пустяка. Она и так расстроилась, узнав о том, что её сын осенью пополнит ряды Российской армии. Я ведь после школы слово дал - поступлю ни в этом году, так в следующем. Не срослось. Вступительные экзамены провалил дважды, а мама, рассердившись, не упускала случая попрекнуть меня этим. Поэтому пришлось восемнадцатилетнему лбу ехать в деревню.
На дворе был двухтысячный, июнь выдался дождливым, седые тучи на горизонте предвещали такую же погоду в июле. Я и так не знал, чем себя занять, дошло до того, что сам напрашивался на работу. Если задождит, мне суждено умереть от скуки. Бабушка моя, божий одуванчик, казалось, только тем и развлекается, что глядит в окно, спит, да по вечерам судачит со старухами. Молодежь, как правило, по вечерам собиралась в другой деревне, за десять километров от бабушкиного дома. Мопеда у меня не было, а как всякий изнеженный общественным транспортом городской житель, пилить такое расстояние пешком я не собирался. Приходилось ложиться спать засветло. А дни, как назло тянулись нестерпимо медленно. Я словно попал в Советский Союз шестидесятых и вынужден был проживать один и тот же день неограниченное количество раз. Чем не ад?
Поэтому нет ничего удивительного в том, что письмо профессора Яковлева послужило чем-то вроде индульгенции, благодаря которой одиннадцатая египетская казнь скукой могла быть отменена. Пару слов о том, как я познакомился с профессором. Яковлев - человек, мягко говоря, эксцентричный. Сам себя он называл помешанным. В свободное от преподавательской деятельности время он занимался изучением фольклора европейских стран, и, как говорила его племянница Саша, красавица, притом далеко неглупая, "повернулся" на этой теме. Увы, но в данном вопросе я склонен с Сашей согласиться. Профессор зачастую буквально воспринимал мифы и легенды, предания и сказки. Пару раз привлекал меня к своим безумным расследованиям. Собственно, благодаря одному загадочному происшествию мы и познакомились. С тех пор он решил возложить на меня роль доктора Ватсона, и я не то, чтобы сильно возражал.
Как говорилось в письме, Яковлев позвонил мне домой, мать объяснила, куда я уехал, и дала бабушкин адрес. В конверт профессор вложил газетную вырезку, в которой рассказывалось об убийстве молодого сельского учителя его коллегой. Душегуб выбрал необычный способ наказать свою жертву - вогнал в спину молодому парню осиновый кол. Убитый - сирота, воспитывался в детдоме, совсем молодой. Единственным близким ему человеком оказался односельчанин Астахов, отец девушки, на которой убитый собирался жениться. Она умерла за месяц до этого события. Душегуб - пожилой учитель, лишившийся рассудка. "Может быть, пустышка, но прошу тебя, Слава, проверь. Поговори с Астаховым", - этими словами профессор заканчивал своё письмо. Удивительно, но убийство произошло в соседнем селе, куда можно доехать на автобусе. Толком не понимая, что нужно проверять, на следующий день я всё-таки поднялся в семь утра, заскочил в автобус и отправился на место преступления.
По сравнению с бабушкиной деревенькой, село казалось прямо-таки культурным центром. На главной улице пешеходные дорожки асфальтовые, возле школы площадка, игравшая роль дискотеки. Довольно часто попадались не только грузные невеселые лица зрелых мужиков, но и молодые, улыбчивые ребята, симпатичные девочки. Одним словом, мне здесь понравилось. Завидев меня, местные жители делались мрачнее тучи. На вопросы отвечали отрывисто, а один, узнав, кого я ищу, рявкнул, посоветовал мне уносить свои ноги подобру-поздорову. К дому Астахову всё-таки удалось добраться.
Крыша из белого шифера, стены из красного кирпича, неаккуратно пристроенное крыльцо, деревянные ступеньки. Хорошее такое сельское жилище. Дом окружал невысокий забор, да пушисто-овальные кусты. Я подошел к калитке, замер в нерешительности. Хоть часы и показывали только полвосьмого, сельские мужики давно разбежались, Астахов, должно быть, тоже ушёл на работу. К счастью, мои опасения не оправдались. Дверь дома со скрипом открылась, и в узком проеме появился свирепого вида мужчина, с всклокоченными волосами, заспанными глазами, длинными ручищами. Поломанный нос и до колкости острый взгляд сигнализировали об опасности, исходившей от хозяина.
- Чего тебе надо?! - с вызовом в голосе бросил он.
- Я хотел расспросить вас по поводу, - слова застряли у меня в горле. Если сейчас прямо спрошу о дочери, он меня здесь и изобьет.
- По поводу! А без повода спрашивать не хочешь? - он спустился с крыльца, подошел к заборчику, сжал кулаки, вынудил меня попятиться. - Значит так, бумагомарака, я твоим уже сказал - ещё раз здесь объявитесь, решите на костях моей дочери да её жениха танцевать, я вам ... - мужчина выругался матом. - Так что катись отсюда и больше не показывайся.
- Но я не журналист, - хорошо, что в автобусе мне пришло в голову продумать разговор с Астаховым. - Покойный, Глеб Свиридов - мой однокашник. Мы с ним в школьные годы большими друзьями были.
Астахов по-бараньи посмотрел на меня, опустил голову.
- Ты это, парень, того, - он снова посмотрел на меня. - Не обижайся. Сам понимаешь, какое дело...
- Ничего страшного. Я всё понимаю, - не думал, что придется успокаивать Астахова.
- Зайти хочешь, чаю выпить?
- Да, спасибо.
- Ну, пошли.
Астахов впустил меня в дом. Я оказался в маленькой темной прихожей, сразу переходившей в кухню. На стене справа прибито несколько крючков для одежды, слева выключатель света. Я стал разуваться, но Астахов меня остановил.
- Заходи так, на кухне грязно.
Я пошёл прямо, окинул взглядом по спартански обставленную кухню. Стол, три табуретки да обшарпанная газовая плита в углу. Я не сразу заметил раковину, которая оказалась у меня за спиной, в небольшом углублении в стене.
- Присаживайся, - предложил Астахов. Я оккупировал скамейку, хозяин ушел куда-то вглубь дома, вернулся с бутылкой водки. Я хотел было отказаться, но потом вспомнил, что изображаю двадцатипятилетнего мужика. Нужно соответствовать.
- Что уже знаешь? - спросил Астахов, налив две рюмки водки.
- Знаю, что убили, зарезали вроде.
- Пригуби, - скомандовал Астахов. Я подчинился. Обжигающе горько. Легкий рвотный позыв. Полегчало. - Без закуски, молодец, - он опрокинул свою рюмку. - Кол ему в спину вбили. Насквозь, представляешь? - Астахов вздохнул, налил ещё. - Учителем работал.
- Я знаю.
- Да не твой друг, псих этот. Павел Андреевич. Дочка у меня болела, он заявился. Сначале к девочке приставал, да я его выставил, потом мне говорит, дело нечисто. Жених Ани - упырь. Я ничего не понял. Он отвечает, мол, в прямом. Не до шуток мне тогда было. Хотел наподдать ему ещё разок. А он всё талдонит, - Астахов вздохнул, опрокинул рюмку, я последовал примеру хозяина. Он долил, продолжил рассказ. - Этот гад чокнутый, вся деревня знает. Я лучше всех. Три года он у меня классным руководителем был. На всю голову больной. Дебильные шуточки, ухмылочка чудика. Дети его не любили, да его вообще никто не любил. Но вреда он до поры до времени никому не причинял, вот я его слова всерьёз и не воспринял. Думаю, завидует Глебу. Какой парень погиб... Его школьники обожали, на уроках тиши воды, ниже травы сидели. А этот козёл бесился. Да ещё видать на Анюту глаз тоже положил. Видит, я ему к доченьки пальцем притронуться не дам, решил, как собака на сене, потявкать на Глеба. Знал бы, как Аня его любила, как Глеб убивался у неё на похоронах. Мать твою, как же противно-то на душе, - он опрокинул третью рюмку, я тоже. Водка оказалась крепкая. Да и я не то, чтобы мастер выпивать.