Ухаживал за ней, как за грудным младенцем.И пеленал её…, и просто убирал.Лицо ей вытирал я влажным полотенцем,И руки гладил, в щёку целовал.
Губами, еле шевеля,Всё повторяла тихо, тихо:«Водички», или «Поверни меня».И мне казалось это дико.
И мать меня сыночком назвала,Шепча мне на ухо, чуть шевеля губами.«Меня б к себе с собой не позвала!» –Подумал я, в слезах скрипя зубами.
И руку стиснула моюСвоею левою рукою,Энергию мне передав свою,И напоследок зарядившись мною.
Тепло её слабеющей рукиСвоей я буду долго ощущать,Когда заплачу я с тоски,Придя могилу навещать.
В гробу прекрасною была:Моложе и красивой.Во мне сомненье родила…Её поднять бы силой.
Но воскресить её не мог.Я не волшебник, и не бог.«Я только… этому учусь».Не научившись…, утомлюсь.
Мелки способности людей.Всё мог бы только иудей,Которого зовут Христом,Распятый издавна крестом.
Её мы в церкви отпевали.Звалась Ивановской она.И ей возможность создавалиЛегко уйти на небеса.
Святой же, Серафим Саровский,Землячку в ней свою признал,И, покровитель земли окской,Ей путь на небо указал.
Ведь на Земле была «святой».Над ней, как будто, нимб светился…И нету больше дорогой,И дух покорно удалился,
Оставив лишь на память мнеСвои заботливые руки,Ночные телефона звуки,И голос в полной тишине.
Когда ж икона Серафима СаровскогоМироточила мерно за моей спиной,То в этом было много богословского,Отгороженного от меня глухой стеной.
Благоуханьем этой миррыСошла вдруг божья благодатьСюжетом для молитв и Лиры.Сие в словах не передать.
Она лежит в гробу, как будто бы живая.И мне хотелось ей сказать: «Вставай!»,На мой души надрыв, не отвечая,Как над собой ты руки не ломай.
И что ж на деле оказалось?И что же, всё-таки, тому виной?И никого уж больше не осталосьИз предков за моей спиной.
Касимовский отец Андрей,С божественным, красивым ликом,Над гробом таинство свершил.И сочным басом, иерей,
Обласканный весь Солнца бликом,Об этом всем нам сообщил.И с иереем, А.Коврижных,Племянник мой на пару пел.И сочный бас двоих их, нежных,Всех нас оставил не у дел.
На кладбище растёт лесок.И где-то, верно в середине.Там, где на дне почти один песок,В красивой, плоской котловине,
Под сенью сосен, елей и берёз,В зелёном, мирном леса окружении,Сам Бог могилу маме преподнёс.Во всяком случае, все мы сошлись во мнении.
От всей семьи венок один,Гвоздик охапка красных, –Восьмой десяток ведь годинПрожит был не напрасных.
И крест с распятьем золотым,Табличка у ног бренных, –Напоминанье молодымОт пожилых и тленных.
А три свечи у ног стояли.Пятёрка у колен была.По-разному все догорали.Совсем оплавилась одна.
Та, что стояла посредине,И в окруженье четырёх.Как будто утонула в тине,Подальше от стоявших трёх.
А старший брат её, Ю.С.,Повеса в детстве из повес.Был раньше форменный бутуз.Теперь хранитель братских уз.
Он на могилу сестры старшей«Венок» терновый положил.И, с Родины приветом ставший,Навеки он на ней застыл.
А удивительные с виду совпадения,Как думал я – то божества творения,Сестра мне объяснила чертовщиной,И прочей ерундой и бесовщиной.
Я дал им шанс меня склонить бы к вере.И мне, казалось, мать сигнал дала.Я был уверен в этом в полной мере,И думал, что сестра мне солгала.
Когда покинул дачу в воскресенье,Не знал ещё, что мамы больше нет.Но новый, сломанный замок, поверь мне,Калиткой запертой нам наложил запрет
На посещенье неостывшей дачи,Где мама столько силы отдала,Работая всегда, не требуя отдачи.Меня своим примером увлекла.
Спустя неделю я туда вернулся.Под спиленной берёзой, в уголкеГрибами я ни мало удивился,Расположеньем их, количеством в траве.
И, словно антиподы жёлтых свечек,Три точно в ряд, а пять растут «письмом».И восемь малых шляпок, – чёрных вешек,Стоят на тонких ножках кверху дном…
А средний брат её, Виталий,В застолье речь всем произнёс.Владелец многих он регалий,До нас простую мысль донёс:«На финише земных баталийБог душу бы её вознёс!».