Дверь контейнера скрипнула и приоткрылась. Внутрь заинтересованно заглянула лохматая мужская голова со свисающими подковой усами.
«Скоро, пионеры?» — буднично поинтересовалась голова, совершенно не смутившись открывшейся картиной.
«Уже, — ответила напарница Наташи, подтягивая молнию на шортах, — закрыл дверь!»
Дверь (и она туда же!) волнующе застонала, но Перелесов успел заметить, как проникший в контейнер солнечный луч, соприкоснувшись с ослиной лампой на потолке, изменил направление, спланировал на голову Авдотьева спектральным радужным обломком. Тот даже зажмурился. В следующее мгновение дверь захлопнулась. Косой темный угол, как ножницы или кусок разбитого зеркала перерезал растворившуюся в сигаретном дыму радугу.
Потом они молча дошли по набережной до спуска к реке. Там расположились рыбаки. В воздухе свистели удочки, весело вспыхивали на солнце лески, игриво покачивались на воде поплавки. Авдотьев предложил совершить гигиеническое, так он выразился, омовение.
«Мы же это… предохранялись», — сказал Перелесов.
«Человек — это звучит чисто, — пояснил Авдотьев. — Во всяком случае, должно так звучать».
«А… люди?» — кивнул на рыбаков Перелесов.
«Они поймут», — вежливо попросил отойти от края мужика с удочкой Авдотьев, спустил штаны, нагнулся над водой.
Он последовал примеру товарища, но чуть не свалился в воду. Омовение вышло неуклюжим и торопливым, словно он тушил огонь в штанах. Заправляя превратившуюся во влажный компресс рубашку, Перелесов посмотрел наверх, увидел на набережной девочку с таксой. Девочка выразительно покрутила пальцем у виска, а такса, просунув узкую голову сквозь ограду, озадаченно тявкнула.
В то время на травяном склоне набережной росли кусты и деревья, а в одном месте даже образовалось что-то вроде не просматриваемой снизу и сверху рощи. Люди приносили туда пустые ящики, сидели на них, потягивая пиво, утрамбовывая ногами черную землю. Это было самое безобидное из всего, чем занимались люди в этой роще.
Там, на гнутом низком стволе, как на скамейке, и устроились Авдотьев с Перелесовым с бутылкой сухого красного вина и чипсами. Была задумка пригласить девушек, но те сказали, что время — деньги, а вино, тем более сухое («От него только ссышь», — грубо заметила Наташа), ненужная потеря времени и, следовательно, денег. «Не опоздай на урок, — недовольно посоветовала Перелесову строгая трезвенница Наташа, — большая перемена закончилась». Какой-то в ней проснулся ироничный скепсис.
День для начала сентября выдался на удивление теплым. В небе носились ласточки, а в высокой траве на склоне робко белели женские тела на разноцветных покрывалах. В те годы народ еще загорал на набережной, но наверху уже ворочались экскаваторы, грузовики подвозили стройматериалы для строительства пластикового моста-галереи (позже его назовут «Багратион») и огромной башни (ее назовут «Федерация»).
А вблизи железнодорожного моста могучие агрегаты день и ночь вбивали в набережную сваи под новое здание Театра Петра Фоменко. «Кто это такой?» — недавно поинтересовалась у Перелесова Пра. Окно ее комнаты смотрело на реку, но сейчас панораму загораживал огромный щит: «Группа компаний Мига строит новое здание Театра Петра Фоменко». Стекла в окне Пра дребезжали, а на потолок змеей заползла извилистая трещина. «Гениальный режиссер», — Перелесов повторил то, что слышал от классной руководительницы. Та рассказывала, как они с дочерью захватили на фоменковские «Три сестры» черненького внучика-сынка (не с кем было оставить). Малыш внимательно отсмотрел весь спектакль и только в самом конце горько расплакался. «Этот Фоменко… жив?» — уточнила Пра. «Скорее всего», — растерялся Перелесов. Он не знал точно. Знал отец, но он уехал в Саратов. «Неправильный какой-то гений, — покачала головой Пра. — Страна скукоживается, вон уже Чечня независимая, а его театр… как на дрожжах. Сначала выперли из нашего дома кино «Киев», совет ветеранов, детсад, теперь на набережную лезут. Пять этажей! — кивнула на щит. — Я не знаю такого режиссера. Где он возьмет зрителей на пять этажей?». «А какого, вообще, режиссера ты знаешь?» — задиристо поинтересовался Перелесов. «Твоего отца, — ответила Пра, — но ему такой театр не построят».
«У меня дома сломался пылесос, — задумчиво произнес Перелесов, отхлебнув из бутылки, — не включается. А если включится, потом не выключается, надо выдергивать из розетки». Он сам не знал, почему вдруг вспомнил про пылесос и почему решил сообщить об этом Авдотьеву.