Выбрать главу

Они устраиваются в апартаментах вулканца. Теплые сухие пальцы Спока осторожно прикасаются к лицу Кирка, и тот тут же снова оказывается в своем самом страшном кошмаре. Но как будто смотрит на все это со стороны, ощущая рядом твердое плечо вулканца. Спок объяснил, что им придется увидеть все это, чтобы знать, что именно «экранировать», и Джим согласился – пусть этот раз будет последним. В конце концов, он же не железный…

По завершении он открывает глаза, чувствует влагу на своих щеках и не стесняется слез перед Споком – тот уже столько их видел и теперь может смотреть в ответ уверенно.

– Теперь все наладится, – обещает он, и Кирк ему верит, как себе – легко коснувшись своих воспоминаний, он больше не ощущает боли.

А после отлета Спока Джим и вовсе старается не вспоминать – лишь ответить на вопросы Чехова и переговорить с несколькими учеными, уточняющими мелкие детали. Ему теперь плевать на лифты, а отремонтированный корабль снова становится родным домом. Вот только отношение Джима к своему старпому не меняется – он по-прежнему его любит. Он больше не ворошит прошлое и не вспоминает, как умирал Спок – он просто твердо для себя решает: больше никогда. Лучше уж сначала сам Кирк… И чтобы воплотить это решение в жизнь, ему нужно вернуться к этой самой жизни – снова стать капитаном и выйти в космос. Прежнего энтузиазма у него больше нет – служба на Флоте действительно порой могла быть ужасной, и Джим это понимает как никогда раньше. Ему нужно просто немного отдохнуть, освоиться в космосе снова, и тогда он сможет не волноваться за Спока так сильно.

Его все еще выручает Скотти, выпивка и шахматы теперь уже с Чеховым. На базе, конечно же, есть и более интересные развлечения, но Джим не находит в себе ни сил, ни желания в них участвовать. Ему хочется немного тишины и покоя. Не повтора изо дня в день, а размеренности, где не будет каждый час включаться красная тревога. Он подозревает, что становится мнительным, но также знает, что эта реакция закономерна. И Боунс это подтверждает.

– Учти, я все еще зол на тебя, но это не значит, что не буду выполнять своих обязанностей, – мирятся они примерно через неделю, когда СМО вызывает Кирка на плановый осмотр. – Когда ты был на свежем воздухе в последний раз?

– В последний – надеюсь, что еще не был, – фыркает Джим. – Да и воздух здесь искусственный…

– Нечего привередничать, – привычно ворчит друг. – Напиться ты можешь и в баре неподалеку, а вот если боишься, что что-то случится в твое отсутствие, то зря.

– Ага, я помню, – Кирк вспоминает сломанную ногу и передергивается.

– Не то помнишь, – хмурится доктор. – Поэтому я тебе и напоминаю: сейчас капитан – Спок, и ты должен довериться ему. Уж он-то в состоянии не угробить себя на мирной звездно-флотской базе. Обычно, это – твоя прерогатива.

– Это я помню тоже, – отнекивается Джим. – И верю ему. Просто работы слишком много, а ты накручиваешь.

– Джим… – Леонард вздыхает и смотрит с упреком. – Бояться чего-то после такого – нормально. Но ты, как всегда, перебарщиваешь. Вылези уже из этой раковины и начни жить дальше. А если не согласишься, я сам утащу тебя в бар.

И Кирк знает, что так оно и будет, поэтому повторяет вздох Леонарда и поднимается на ноги.

Бары на базе абсолютно одинаковые, и после третьего Джим решает остановиться – он как знал, что не сможет нормально выпить – подсознательная тревога крепко держит его за шею и не дает расслабиться. Зато хмелеет Леонард и снова пристает с расспросами.

– Там… ты рассказывал мне, что происходит?

– Рассказывал, – отвечает Кирк.

– И что я? – интересуется друг.

– Был все такой же ворчливой задницей, – Джим салютует ему бокалом, но Маккой смотрит без тени усмешки.

– А Споку?

– И Споку. Прочти мои отчеты, если не веришь. Толку от этого все равно было мало – вы же опять забывали, – объясняет Джим.

– И тогда ты связался с тем стариком? – уточняет Леонард, и, похоже, Кирк уже знает, к чему идет разговор.

– Связался. Ленн, это какой-то тест? – он хмурится, уже раздражаясь на доктора.

– Да, хочу узнать… – Маккой делает большой глоток виски и почти не морщится. – В которого вулканца ты влюблен.

Джим опешивает и не может поверить в то, что слышит – откуда у Боунса такие выводы? Как он вообще додумался?

– Ленн, что за глупости? Иди проспись, – фыркает Кирк, но друг смотрит на него неожиданно трезвым взглядом.

– А разве глупости? Я ведь все понимаю: только тот, другой Спок тебя поддерживал все время, так что неудивительно, что твои чувства… могли измениться… в «адресате».

– Вот именно, он – поддерживал, – Кирк отвечает ему таким же цепким взглядом. – И не дал сойти с ума. Но это не значит, что я тут же воспылаю к нему страстью. Тебя ведь я в постель никогда не тащил.

– То есть, он – твой друг, – уточняет Маккой, прищурившись.

– Больше, чем друг. Но не с тем подтекстом, – честно отвечает Джим. – Почему тебя это вообще заинтересовало?

– Ну… – запинается Леонард. – С нашим же Споком ты говорить отказываешься, вот я и подумал… В принципе-то, разница не большая. Только в возрасте.

– Плохо ты подумал, дорогой друг, – Джим снова сердится, склоняется над столиком и хватает Маккоя за подбородок – прижимается к его губам крепко и основательно.

А отпускает через добрых семь секунд – ошарашенный Леонард даже не попытался его оттолкнуть, пребывая в глубоком шоке.

– Вот тебе разница, – строго отвечает Джим и делает неспешный глоток из своего бокала.

– Меня сейчас стошнит… – бурчит доктор, закатывая глаза. – Доходчиво, блядь, объяснил…

– Да, вот только я никогда не смогу объяснить тебе, каково это – каждый раз его терять, – продолжает Кирк. – Поэтому я и прошу тебя, Ленн. Не лезь в душу.

– Тогда поговори с гоблином. Излейся, расскажи о своих чувствах, признайся наконец, – настаивает доктор. – Потому что как бы ты ни притворялся, сублимировал или забивал на проблему, но однажды она тебя сожрет. Джим, просто забыть – это не выход. Это как рана – если ничего не сделать, она загноится и приведет к заражению крови. Вот о чем я тебе толкую.

– А с чего ты решил, что старпом – единственное «лекарство»? – Кирк усмехается, вспоминая чужие руки на своем лице – он уже принял убойную дозу «обезболивающих». – У меня есть работа, корабль, экипаж и космос – хватает за глаза.

– Ты снова отнекиваешься, – не верит друг. – В любом случае, я тебя предупредил: так и будет. И я очень надеюсь, что закончится это чьим-нибудь отстранением, а не смертью.

– Не закончится, не нагнетай, – обещает Джим.

Вот они и поговорили. Теперь остался Спок – он тоже обязательно когда-нибудь достанет его. Джим только надеется, что не скоро – вулканец, со своей дотошностью, будет сотни раз перепроверять, анализировать и ставить под сомнение, прежде чем решит, что капитан готов к разговору. И все те два месяца, что они проводят на базе, Джим ощущает на себе его пристальный взгляд. Как будто капитан – сехлат неизвестной породы или бактерия какая новая, за которыми старпом наблюдает, записывает и делает выводы. А Кирк демонстративно не смотрит в ответ – во-первых, раздражает, во-вторых… ему отчего-то кажется, что он не будет доволен тем заключением, что сделает Спок. Есть еще в-третьих, но Джим быстро себя одергивает и отказывается верить в то, что Спок смотрит с волнением. Многозначным, искренним и глубоким. Как будто Джим болен неизвестной болезнью, а старпом бдительно за ним присматривает, чтобы вовремя оказаться рядом и предложить помощь. Кирк, конечно же, все понимает – многие из офицеров, узнав обо всем, поначалу смотрели так же, но теперь это действительно раздражает до жути. Он уже со всем справился, так что смотреть и расспрашивать бесполезно. Джим бы согласился только в одном случае – если бы Спок захотел разделить с ним его чувства. Но этого никогда не будет. Это уже сделал другой Спок, и Кирк отказывается от надежды. В конце концов, вулканец убедится, что с капитаном все в порядке и отвернется от него.

Джим искренне в это верит, поэтому и заставляет себя держать голову выше, смотреть безразлично в ответ и говорить ровно. И категорически запрещает себе думать. О Споке. О смерти. Вспоминать… Как показала практика, ему вообще лучше отказаться от этих чувств. Они губительны, неподконтрольны и мучительны. Особенно, когда время замкнуто в кольцо, и нет ни единого шанса от них сбежать.