– Прекрати. Не надо… – просит Джим, и Боунс хоть и не успокаивается, но больше не кричит.
– Знаешь, как вижу это я, Джим? А вот так: ты убрал травмирующие эмоции, но сейчас поступаешь так сугубо из-за полученной травмы. Ты ее не вылечил, ты закрыл на нее глаза, а она никуда не делась. Ты не можешь оценивать свои действия объективно. Ты не понимаешь, что твоя смерть может нас не спасти. Умереть-то легко, а вот жить с этим сложно. Ты понимаешь, какой вариант ты выбрал?
Кирк молчит – он не знает, как еще переубеждать друга. Какими словами, и как заставить понять, что он не может иначе. Но Маккой, похоже, больше и не нуждается в этом.
– Это был последний раз, когда я читал тебе нотации. Если подобное повторится снова, я подам рапорт об отстранении тебя от должности. По психологическим показателям. И будь уверен, наплету там такого, что раньше, чем через полгода тебя в космос не выпустят.
– Ты преувеличиваешь… – пытается Кирк, но знает, что Боунс действительно так поступит.
– Нисколько, – Леонард складывает руки на груди, возвышаясь над койкой капитана, и смотрит с глухой тоской. – Потому что ты забыл об одной вещи, Джим. По мне – она хоть и сопливая, но самая главная – погибать, так всем. Жить – так всем. Спасать – друг друга. До этого чертового Януса мы были одной командой и стояли плечом к плечу. Сейчас же ты тащишь нас в могилу следом за собой. Подумай об этом.
Кирк поднимает на него взгляд и кусает губы, чтобы не сорваться. Леонард прав во всем, но Джим не знает, не знает, не знает, как с этим жить. Можно ли вообще с этим справиться. Лучше бы Спок стер ему память полностью!
Он всхлипывает, впивается ногтями в ладони, а Боунс спешит добить.
– Подумай об этом хотя бы потому, что Скотти пришлось посадить под арест твоего старпома. Он пытался удрать следом за тобой на шаттле, вырубил пятерых офицеров охраны, а одному даже руку сломал. И ты не знаешь, какими словами мне с Моном пришлось уговаривать Сулу и Чехова не покидать мостик, когда время подходило к концу… – Леонард знает, что бьет лежачего, знает, что так нельзя, но это – единственное, что сейчас важно. Джим должен понять. – Нам пришлось всех уговаривать верить тебе, Джим…
Кирк утыкается в ладони, его плечи дрожат, а рваное дыхание и писк медицинского терминала выдают резкий скачок давления и сердечного ритма. Леонард делает капитану укол успокоительного и спрашивает о том, что стоило бы сделать прямо сейчас.
– Можно выпустить Спока из-под стражи? – Джим утирает щеки, снова закрывается, но кивает, и Маккой уходит из палаты.
Вот теперь курить ему хочется просто невыносимо, и он идет к Скотти – вдруг у того и сигареты завалялись в заначке. Он надеется, что к тому моменту, как в палату придет Спок, Джим все-таки успеет принять правильное решение.
А Джима в это время накрывает так, что он готов кричать до кровавой рвоты. Так плохо ему не было даже тогда, когда он пришел к пожилому вулканцу за мелдингом. Так даже там не было… Все, от чего он пытался избавиться, что хотел переваривать и оставить в прошлом, постучалось к нему обратно. Нет, оно лупит ногами со всей силы с той стороны и напрочь отказывается и дальше сидеть в этой черной, непроглядной, выгребной бездне. И он не знает, как с этим справиться. Как перестать вспоминать и чувствовать нечто подобное. Ему… нужна помощь. Но Ленн, опять наверняка обидевшись, ушел, а у Джима сейчас голова разорвется на части. Он даже чувствует, как кости начинают трещать по швам, задыхается, как будто разряженным воздухом медотсека и давится обжигающими слезами, но вместо Боунса приходит Спок…
Он широко шагает прямо от порога, садится на койку непозволительно близко и крепко берет капитана за запястья, отнимая ладони от лица. Джим отворачивается, но Спок отпускает его руки, заглядывает в глаза, а потом решительно прикасается пальцами к щекам, разворачивая к себе. Джим видит в нем упорство, подавляемый гнев, а внутри – боль, но не успевает даже рта раскрыть, как пальцы находят контактные точки, а перед глазами разверзается та самая вонючая бездна…
Темнота под его веками высосана из зрачков Спока. Но она быстро проходит – очень скоро на первый план выходит воспоминание.
– Капитан, мы готовы, – доносится из динамика голос Спока, и Кирк расплывается в довольной улыбке.
– Вот и чудненько. Удачи.
И Джим знает, что еще может повернуть назад, может попробовать оттолкнуть старпома и вернуться, но малейшее сопротивление отзывается болью в лицевых мышцах и настойчивостью вулканца. Она, вперемежку с гневом, стоит рядом с ним, и Кирк опять готов кричать, но уже не сможет ничего сделать – Спок увидит это.
Воспоминания идут одно за другим. Спок действительно упрям сверх всякой меры, но действует осторожно – с каждого образа он как будто снимает тонкую, хрупкую, полупрозрачную пленку, чтобы вместе с видением, капитан снова переживал все сопутствующие эмоции…
И Джим переживает их раз за разом: страх, гнев, шок, безнадега, скорбь, нежность, отчаяние, уныние, любовь… и боль. Везде боль. Кирка захлестывает этим цунами, и он мечется и воет в руках старпома, переживая все это заново. Снова и снова. И когда капитан достигает своего предела, когда его сердце разрывается почти не метафорически, он вдруг чувствует крепкую хватку не только на своем теле в реальности. Там, в его разуме, где Джим жмется в углу, стирает колени об пол и пытается скрыться от самого себя, руки Спока тоже его находят. Тоже сжимают, притягивают в крепкое объятие и закрывают собой ото всего. Кирк чувствует чужую непоколебимую уверенность и силу. Тепло и заботу. Страх за него самого и боль – за него же. И Джим дрожит в этих руках, не желая ни верить, ни понимать, и Спок ослабляет хватку. А потом разворачивает лицом ко всем этим воспоминаниям, сжимает его за плечи и заставляет смотреть и переживать происходящее вместе с собой. Не отвлекаясь, но ощущая чужое присутствие постоянно.
У Кирка слабеют ноги, его мутит и все тело как будто только что сняли с дыбы. Они не успевают просмотреть и половины, когда Джим уже готов впадать в кому. И Спок обрывает связь – они выныривают на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Но воздуха Кирку катастрофически не хватает – он все еще заливается слезами, кусает губы в кровь и собирается падать на пол без сил. А Спок продолжает держать его лицо в руках, смотрит по-прежнему в глаза – с жалостью, беспокойством и невыносимой печалью, а потом медленно, осторожно прикасается губами к чужим губам.
– Капитан… Все прошло… – он покрывает его лицо нежными, легкими поцелуями, гладит скулы, утирая слезы, и непрерывно шепчет одно и то же с одним единственным чувством. – Все наладилось… Мы живы… Я никогда вас не оставлю…
Кирк же вообще перестает понимать, что происходит. Он теряется в тактильных ощущениях и чувствах, распирающих изнутри. Он не понимает, где он – в сознании или в медотсеке. И не может определить, где заканчивается он, а где начинается Спок. Но во всей этой мешанине его держит только одно – вулканец, что стал якорем и не дает ему уйти в пучину. В безжалостные бушующие волны собственного разума. И как только Джим это понимает, как только бросает на старпома один единственный осознанный взгляд, тот снова соединяет их и погружает в воспоминания. Дальше, глубже, до самого конца. Медленно, методично и упорно.
«Мы обязаны это вытерпеть», – мысль пробивается откуда-то извне и становится единственным способом выжить. Спок тащит его за собой – просматривает все бесконечные витки, каждую эмоцию, каждое действие – от начала и до конца. А для Кирка пытка продолжается с удвоенной силой. Он пытается выбраться из железной хватки старпома, но Спок не позволяет, оставляя на нем синяки. Заставляя смотреть вместе с собой и чувствовать.
И теперь у Кирка нет ни единого шанса сбежать, спастись или пережить. Даже в руках любимого вулканца, даже притиснувшись сердцем к сердцу, даже разделив все это на двоих, он все равно медленно умирает. И Спок ни за что не отпустит его, пока не дойдет до конца, пока Джим не испустит свой последний вздох и пока не позволит увидеть и ощутить на себе тот ад, через который он прошел…