Конец осени никогда не бывает простым, особенно если первый снег выпадает рано. Каждый год с наступлением ноября Диана замыкается, уходит в себя, отстраняется даже от него. Тёмные глаза становятся матовыми, поглощают свет, а не излучают, в улыбках чувствуется горечь. Никто бы не заметил, но он замечает. Замечает – и ничего не делает, ждёт. Брюс сам слишком хорошо умеет молчать, слишком долго скрывает свои тайны, чтобы не понимать, как сложно бывает наконец заговорить. Когда ей хочется побыть одной, он безропотно оставляет её наедине с её мыслями, но всегда держится поблизости, чтобы наблюдать за закрытой дверью, в надежде, что рано или поздно она приоткроется.
Из всех комнат в доме Диана больше всего любит библиотеку. Ему хотелось бы думать, что это из-за соседства с его кабинетом, но правда в том, что её успокаивает окружение старых вещей. Дом у озера для неё слишком новый, старый особняк Уэйнов понравился бы ей больше. Брюс тоже скучает по дому, в котором вырос, хоть и не признаётся в этом вслух. Библиотека – единственное место, которое он воссоздал, и поэтому она совершенно не сочетается со всеми остальными комнатами, прячется в переплетении коридоров. Кусочек прошлого, заключённый в скорлупу настоящего. Тяжёлые деревянные стеллажи вдоль стен, передвижные лестницы, старые книги, которые он собирал и продолжает собирать по всему миру, восполняя погибшее собрание. Диана всегда закрывала за собой створки резных дверей – до этой ночи. Оставив ему выбор, входить или нет.
– Хочешь послушать о том, какой я была молодой и глупой?
Она не обернулась на звук его шагов, даже не подняла на него глаз. Так и сидела, сгорбившись, на подлокотнике дивана, упираясь в сиденье босыми ногами и обнимая себя руками за голые плечи. На столике лежит открытый кейс, который он сам ей когда-то отправил, в тишине отчётливо тикают часы. Он останавливается у неё за спиной, достаточно близко, чтобы она почувствовала, достаточно далеко, чтобы не нарушать её сосредоточенность, и готовится слушать.
Кое-что он успел выяснить сам. Британская разведка скрупулёзно хранит все досье своих сотрудников. Капитан Стив Тревор – единственный кадровый военный на том снимке, о котором хоть что-то удалось узнать. Только сухие факты. Родился, вырос, учился, ушёл в армию, погиб в ноябре 1918-ого, награждён за доблесть посмертно – и несколько фотографий помимо той, что лежит сейчас перед ними как молчаливый свидетель. Чёрно-белые выцветшие по краям изображения не передают обаяния, которым капитан Тревор наверняка обладал, его смелости, потому что нужно быть чертовски смелым, чтобы летать на тех штуках из парусины и фанеры, которые тогда называли самолётами. На снимках нельзя разглядеть, какого цвета были его глаза. Диана шепчет «голубые».
Он давно готов был услышать его имя – но не всё остальное. Люди, убивающие тех, кого даже не встречали. Хлюпающая грязь на дне окопов. Городок, полный мертвецов. Массовое поражение. Слишком жуткий способ расстаться с невинностью, вот так столкнувшись лицом к лицу с самым плохим, что есть в людях. Слишком много причин, чтобы потерять веру, а не обрести. Брюс внезапно чувствует глубокую благодарность к погибшему мужчине, которого для него воскрешает шёпот в темноте.
Диана умолкает, её плечи приподнимаются и опускаются в молчаливом «скажи что-нибудь». И только тогда он подходит вплотную, наклоняется, обнимает, целует тяжёлые пряди волос, чувствует, как она хватается за его руку, как рукав его рубашки намокает от её слёз, и говорит:
– Нет, не глупой.
Тонкое сильное тело расслабляется в его объятиях, Диана вздыхает, прижимается спиной к его груди. Часы в чемодане продолжают мерно тикать. Ноябрь кончается.
<p>
</p>