- Так куда мы едем?
- Выдохни и расслабь пресс, - вместо ответа произнес толстяк. - У тебя скоро в глазах начнет мутиться от напряжения.
- Ничего я не напряжена, - она стиснула ручку автомобильной дверцы.
- Ага, а я танцую балет, - хмыкнул Ватанабэ, заворачивая за угол.
- Куда мы едем-то? - раздраженно повторила девушка. Ей не слишком нравилась прозорливость широкоформатного шофера.
- Да так...
В плохо освещенном салоне трудно было разглядывать лица. Но, когда отсвет уличного фонаря упал на пухлую физиономию Ватанабэ, Канзаки отчетливо увидела, как по ней расползается нехорошая кривая ухмылка.
- Мы будем мило шалить и баловаться. Мы пойдем убивать альфу.
Учики Отоко сидел в углу большой неосвещенной комнаты и глядел на темно-синий квадрат окна. Сбросившие основную тяжесть дождевой воды тучи слегка разошлись, и с улицы вместе с подсветкой болезненно-желтых фонарей пробивалось немного чернильного света ночного неба. Восседал юноша на мягком пушистом ковре с причудливым узором, которого, к сожалению, не мог разглядеть. Неподалеку вольготно изогнул спинку диван, но на него садиться было нельзя. Как пояснила, сверкая глазами, хозяйка, он был слишком грязный, а убирать за кем попало она не собирается.
Эрика поспешно увела их с Кимико из-под дождя и, затащив в лифт, подняла на седьмой этаж. Ее квартира располагалась в самом конце ухоженного коридора, в котором горели все до единой лампы, и не виднелось ни единого грязного следа на полу. В сознании юноши даже проскользнула виноватая мысль о том, как они наследят перепачканными канализационной грязью ботинками. Дверь в обиталище Андерсен оказалась широкой и крепкой, совсем непохожей на некрупную девушку, ее отворившую. Заведя их с Инори в прихожую, юная хозяйка первым делам велела Отоко разуться, а с Кимико стянула туфли самостоятельно. Как выяснилось, несчастная ковыляла не только от упадка сил, но и на сломанном каблуке.
Свирепо велев Учики ничего тут собой не пачкать, Эрика повела шатавшуюся подругу в ванную, где тотчас же заперлась. Зашуршала вода в душе. А Отоко, не находя себе места, уселся на пол в углу. Комната рядом с коридором оказалась гостиной. Ковер, диван, телевизор в соседнем углу - от всего веяло уютом и даже некоторым гостеприимством. Не ощущалось даже намека на запах пыли, и Учики начал испытывать угрызения совести даже от сидения на ковре и пачкания его измазанными брюками. Скрестив ноги по-турецки, он разглядывал край соседнего дома на фоне забранного тучами неба. Занавеска на окне была педантично отодвинута ровно настолько, чтобы не сбивать в ком, но и не маячить сбоку, портя вид. Снаружи по стеклу ползли ленивые толстые капли, падавшие медленно и как будто с неохотой.
Темнота и тишина окружали Учики. Мирный шорох воды мог убаюкать, если бы не мысли. А мысли носились в голове юноши диким галопом, смешиваясь в кучу.
Итак, он - ходячий реактор, сравнимый с атомным. Он может лечить рак и выращивать себе новую печень. Так сказал Ватанабэ. Ватанабэ, однажды уже обманувший, но вроде бы в этот раз говоривший правду. Вот только от этой правды легче не становилось. Объяснение в каком-то смысле подробнее объясняло, что же такое Наследники. Но вместе с тем оставалось непонятным, откуда взялись эти их силы, зачем они... И, самое главное, ничто из рассказа толстяка не приблизило Отоко к пониманию происходивших с ним событий.
Откуда у него эти странные видения? Чужие голоса, сны, странные обрывки воспоминаний, ощущений... Учики постоянно вспоминал горечь. Горечь и решимость кого-то, чьими глазами не мог смотреть. Эта горечь возникла еще в самый первый раз, в Токио, и сопутствовала каждому проявлению сил Наследника. Значит, видения как-то связаны с его природой. Они каждый раз вытаскивали его из небытия, в котором возникали. Как будто кто-то посторонний тянул Отоко за ниточки, и тот послушно начинал шевелить сломанными руками и ногами, выворачивающимися под самым невероятным углом. И раны исцелял, и вслепую бродил, и шеи ломал...
Да, Учики ведь сегодня убил человека. Того самого типа, что схватил Эрику. Только очнувшийся, ведомый голосом, он ударил и сломал взрослому мужчине, выше и тяжелее себя, шею. Вот так запросто. С хрустом и хлынувшей кровью. И вспомнил об убийстве только сейчас. К горлу подкатила тошнота. Как бы не вырвало. На чистый-то ковер...
Глубоко задышав, юноша прикрыл глаза. Нет, он не будет выворачиваться наизнанку. Только не из-за того подонка. Ощущая на душе тяжесть, которую всегда навешивает совесть, Учики все же не испытывал ни малейшего стыда и раскаяния. Террорист был преступником, трусом и заслужил смерть. Падать же в обморок от самого факта отнятия жизни не стоило. В конце концов, Отоко не был уверен в том, что тогда, в зоне отчуждения, не убил пару десятков японских полицейских. В тот самый раз, когда они Инори поцеловались.
Да, Инори. Его парный Наследник. Наследница. Девушка, в которую окончательно и бесповоротно влюбился. Девушка, которая постоянно оказывалась рядом в поворотные моменты его жизни. Девушка, о которой плакали его видения. Ее голос смешивался тем далеким, хрустальным, вопрошающим о потерянных крыльях. Ее печальное лицо заставило парализованную волю взбунтоваться и шагнуть навстречу таинственной черной массе. Мысли о ней помогли таинственному внутреннему собеседнику вытащить Учики с того света. Само наличие Кимико где-то рядом служило для Отоко барьером, огораживающим от дурных мыслей и дурной воли.
Только вот... Если вдуматься, влюбленный, годами учившийся в одном классе с Инори Учики практически ничего о ней не знал. Ведь он только помнил ее адрес неподалеку от родительского дома. Кем были ее родители, о которых она не вспоминала ни разу? Откуда она была родом? Что ей нравилось, кроме риса с подливкой в столовой академии? В прежней школе, до насильственного переезда в Европу, она дружила со всеми вокруг. Но ни с кем не сближалась всерьез. Все видели в Инори ходячее солнышко. Но никто не видел, какой она человек. И Учики не видел. Слишком ярко и тепло она светила, чтобы задумываться о мелочах. Только вот этих мелочей как будто бы и не находилось. Ага, у нее, кажется, был парень. Которого Учики тихо ненавидел, но не особенно помнил. Ибо даже с тем Кимико видели крайне редко.
Выходило, что ни он, ни кто-либо из окружающих сверстников не знал о Кимико Инори практически ничего. Даже в разговоре с Эрикой, который он слушал вполуха, девушка рассуждала о вкусах, моде и прочем предельно обтекаемо. Хотя, возможно, тут она просто осторожничала, боясь обидеть несовпадением предпочтений. Она всегда старалась быть приятной другим. В этом заключалась вторая странность. Учики никогда не видел Инори в дурном настроении, злой, рассерженной, ругающейся или просто резко разговаривающей с кем-то. Полная противоположность Эрики, она сумела даже эту воинственную Наследницу приручить практически в мгновение ока. Сходиться и ладить с людьми Кимико умела как никто. Но только на внешнем, поверхностном уровне. Почему-то раньше он этого не видел, но сейчас, сидя в темной молчащей комнате, Отоко с какой-то даже болезненностью осознавал, сколь одинокой выглядела любимая им девушка. Ведь он начал понимать неестественность ее солнечности. Но слишком мало, слишком неочевидно... А теперь она едва сумела вырваться из лап очередного трикстера. Со словами "Никто, нигде и никогда не должен плакать". Так может, в этой фразе и находится разгадка? Может быть, Инори не хочет, чтобы кому-то рядом с ней было некомфортно? Поэтому она так осторожна и ласкова с первым встречным?
Как бы там ни было, окончательно оформившаяся непонятность тревожила Учики. Юноша чувствовал, как сильно тянет его к Инори. Пусть немел при каждом разговоре язык, и блуждали по сторонам не находящие себе места глаза. Она была хорошей. Не просто солнечной для всех. Отоко знал, что она просто хорошая. Без объяснений. Такое невозможно описать пошлым инструментарием глаголов и междометий. Возникающее в молодой душе чувство не поддается анализу, препарировать сердечное томленье не смог еще ни один, даже самый талантливый, хирург. Учики был влюблен. Влюблен впервые и накрепко. Молчаливо, смущенно, забито, он хранил греющий душу огонек глубоко под рубищем нищего, каковым была его неказистая жизнь для чужих глаз.