— М-м, да ни о чем достойном внимания. Речь шла о нарядах. Лина пыталась переодеть меня, чтобы я смотрелась на уровне.
— То есть кого-то ваш уровень не устраивал?
— Да, при моей скромной зарплате секретарши я не могу себе позволить платья от Армани.
— И она переживала за вас?
— Нет, скорее, за себя. Боялась, что муж и его родственники будут потом попрекать ее за связи с сомнительными людьми.
— Интересно. Отсюда следует вывод, что отношения с мужем и его семьей у Лины были далеко не безоблачны. Так?
Наталья помолчала, затем, видимо собравшись с духом, решилась:
— Наверное, я не должна была этого говорить. Во всяком случае, это очень личное и не понравится синьору Фандотти, но Лина очень жаловалась на Массимо, его мать и сестру. Говорила, что Массимо не любит ее, а его мать и сестра ее ненавидят и мечтают развести с ней мужа, что единственное звено, которое как-то скрепляет этот брак, — их сын Барти. По словам Лины, ей приходится очень тяжело, и потому-то она и позвала нас с Викой на юбилей.
— А чем вы могли ей помочь?
— Она рассчитывала всего лишь на нашу моральную поддержку. Ведь ей было так одиноко.
— Хм, из всего вышесказанного следует, что смерть Лины вполне может оказаться самоубийством. Женщина находилась в состоянии стресса, в таком случае достаточно было маленького толчка, чтобы она совершила насилие над собой.
— Очень возможно. Или... — Наталья выразительно посмотрела на Ольгу.
— Вы хотите сказать, что Лину могло убрать святое семейство? Но зачем солидным людям связываться с убийством, когда при их деньгах и связях они могли расстаться с неугодной родственницей легальным способом?
— Ходят слухи, что дела компании Фандотти идут из рук вон плохо. И если синьор Массимо собирается сворачивать дело и возвращаться на родину, то с собой он захочет забрать только Барти. И тогда зачем ему Лина? Судиться с ней, отвалить ей часть сильно уменьшившегося капитала, затем лишиться сына, которого российский суд наверняка бы оставил с матерью?.. Ой, кажется, я лезу, куда меня не спрашивают, — скороговоркой сказала она и поспешно уткнулась в тарелку.
Ольга огляделась. В столовую вошел синьор Массимо, очень прямой и бледный. Он держал под руку старую женщину, одетую в черный костюм, подчеркивающий желтизну ее худого лица, глаза старухи смотрели враждебно.
— Приятного аппетита, господа. Если такое пожелание уместно при сложившихся обстоятельствах. Через полчаса подъедет полковник Дубовой, и после краткой беседы с теми, с кем он ее еще не провел, все могут спокойно отправляться по домам. Прошу прощения у всех, кто был вынужден провести эту ночь у меня, но, как вам, вероятно, хорошо известно, виной тому не я, а случившееся вчера несчастье. — Все это было произнесено очень четко и на одном дыхании: сложилось впечатление, будто синьор Фандотти долго репетировал свою короткую речь перед зеркалом, прежде чем выступить на публике.
Присутствующие сочувственно кивали и, покидая зал, считали своим долгом подойти к овдовевшему Массимо Фандотти, чтобы выразить соболезнования по поводу случившегося.
Он выслушивал эти соболезнования спокойно, вежливо склонив голову, вся его фигура выражала достоинство и смирение. Сидевшая рядом с сыном синьора Фандотти выглядела раздраженной, она не скрывала, что смертельно устала и мечтает о покое.
Заметив, что в присутствии грозного владельца усадьбы и его матери разговор не клеится, Ольга поблагодарила Наталью и, оставив ее наедине с кофе, удалилась.
Глава тринадцатая
ДУБ И ПАЛИСАНДР
Духота в машине, разбитая ненастьем грунтовка, грязь, схваченная первым морозцем, унылое безлюдье проселка — все это настроило невыспавшегося Станислава Викторовича на минорный лад. Но, как человек сангвинического темперамента, жизнелюб и балагур, он не умел скучать, регулярно находя в серых буднях милицейской службы повод для шуток. Когда его в очередной раз подбросило на ухабе так, что он стукнулся о потолок служебного уазика, полковник Дубовой досадливо поморщился и, потерев ушибленное место всей пятерней, пробасил:
— Если мы не распутаем это дело в ближайшие три дня, то я займусь спортивной ходьбой.
— С чего бы это, Станислав Викторыч? — живо отозвался шофер Вася Попов.
— Это ж не дорога, это трасса для слалома, — ворчливо произнес Дубовой, посматривая в боковое зеркало.
— А чего Валентин сказал? В смысле медэкспертизы? — поинтересовался шофер, изо всех сил выворачивая руль. — Что там в заключении?
— Отравление лошадиной дозой сердечного препарата. Ориентировочно это — вантостин. Точно сказать невозможно: аналогов данного препарата предостаточно. Между прочим, средство это — производства итальянской фармацевтической компании. Оно содержит экстракт наперстянки, растеньице крайне ядовитое, используется в медицине в микродозах для лечения сердечной мышцы. Сердечко чпок! И остановилось. И ведь что главное, таблетки растворимые, то есть растворить упаковку в стакане воды — дело плевое. Чуть мутноватый раствор, и только. А вены взрезали для отвода глаз, потому и крови мало оказалось — женщина практически мертвая была, когда ее лезвием полоснули. Но, поскольку следов сопротивления никаких, выглядит все как суицид. Если мы не раскопаем свидетеля убийства, то доказать, что она не сама эту дрянь выпила, а потом вены для подстраховки резанула, будет так же сложно, как стать транссексуалом.
— Ну, теперь это не так уж сложно.
— Это тебе может быть несложно. А мне при моей непреодолимой тяге к женскому полу — не-воз-мож-но. Понял, идиот?
— Понял, товарищ полковник. — Завидев громаду усадебных ворот, Василий облегченно вздохнул, опасаясь продолжения разговора. Язычка Дубового в управлении побаивались: подденет так, что мало не покажется, да еще и кликуху прилепит, «транссексуал», например. Вася даже зажмурился от страха, представив себе такую ситуацию. Не дай бог! — Прибыли, товарищ полковник, — и шофер с шиком тормознул перед громадными воротами резиденции Фандотти.
— У, акулы капитализма! — проворчал Дубовой. — Форменный бастион выстроили, а толку-то? Все равно мочат их почем зря. А нам таскайся теперь в енту глушь. — И он, кряхтя, выкарабкался из машины.
Из уважения к органам для допроса отвели парадный зал, тот самый, в котором вчера чествовали юбиляра. Канадский паркет, отполированный до зеркального блеска, полыхающий камин, вычурный кожаный диван и пара глубоких кресел персикового цвета перед ним располагали к доверительной беседе. На чайном столике мирно располагались никелированный кофейник и несколько изящных чашек китайского фарфора, расписанных тусклыми желтыми попугаями.
— Миленько тут у вас, — ядовито заметил Стас, озираясь. — Я себя не следователем ощущаю, а практикующим психотерапевтом.
— Я попросил бы вас, господин Дубов, в первую очередь разобраться с посторонними людьми. Мне неловко задерживать их здесь столь длительное время, — холодно заметил синьор Фандотти и вышел.
В дверь просунулась голова Ольги:
— Стас, а можно я здесь поприсутствую?
— А-а, как говорил Остап, «конкурирующая фирма»? Ну заходи, милая. Только — процитирую все того же товарища Бендера — помни, «что за каждый скормленный тебе витамин, я потребую множество мелких услуг». Сама-то нарыла чего-нибудь или голяк?
— Да, есть кое-что. Потом расскажу. С кого начнешь?
— По просьбе хозяина, с посторонних. Кстати, он меня из Дубового в Дубы перекрестил, макаронник проклятый!
— Ты здесь потише. А насчет посторонних — правильно. Дело, похоже, семейное. — Ольга хитро подмигнула Стасу и положила на стол изумительный дамский мундштук слоновой кости.
— Ты вроде бросила курить? Или...
— Никаких «или». Я бросила. Это не мой мундштук. Найден возле комнаты убитой. И я очень хочу узнать, кому он принадлежит. Надеюсь, что это удастся.
— Н-да, штучка дорогая. — Стас повертел мундштук меж пальцев. — Скорее всего, антикварная. Ну, что ж, ассистент, приступим. Проси.