Итуралде внимательно разглядывал фигуру во главе колонны, высматривая ее между домами. Единственное перо плюмажа означает, видимо, ранг лейтенанта или подлейтенанта. Что могло означать либо безбородого юнца, который едва начал командовать солдатами и для которого этот пост – первый в жизни, либо седоусого закаленного ветерана, который, если ошибешься, не упустит случая отрубить тебе голову.
Как ни странно, дамани, легко опознаваемая по сверкающей серебристой привязи, тянувшейся к другой всаднице, тоже гнала свою лошадь во весь опор, нисколько не отставая от прочих. По всем слухам, доходившим до Итуралде, эти женщины были пленницами, однако первая дамани вела она себя столь же решительно, что и та вторая женщина, сул’дам. Возможно…
Вдруг у него перехватило горло, и из головы разом вылетели все мысли о дамани.
На улице все еще оставались люди – шедшая перед несущейся колонной группа из семи или восьми мужчин и женщин, казалось, даже не слышала раздающийся позади грохот копыт. Даже если бы Шончан и захотели остановиться, они не успевали этого сделать, да к чему пытаться? Хорошее оправдание – нападение врага. Но Итуралде показалось, что руки высокого командира, державшие поводья, даже не дрогнули, когда он, а следом и весь отряд, буквально затоптал несчастных. Значит, не мальчишка, а ветеран. Бормоча молитву за души погибших, Итуралде опустил зрительную трубу. На то, что произойдет дальше, лучше смотреть без нее.
Оказавшись шагах в двухстах от деревни, офицер принялся выстраивать свой отряд – там, где уже остановились лучники и где они ждали, наложив стрелы на тетиву. Взмахами руки указав конным тарабонцам позади себя направления перестроения, он повернулся, устремив на Ланасьета взор через зрительную трубу. Солнечные лучи блеснули на металлических накладках трубы. Значит, солнце уже встает. Тарабонцы начали плавно разъезжаться по флангам, посверкивающие острия пик сохраняли тот же наклон, что и прежде. Вымуштрованные солдаты занимали места в строю на флангах, оставляя лучников в центре.
Офицер склонился к сул’дам, о чем-то с ней заговорил. Если он прямо сейчас спустит ее и дамани с поводка, все дело может обернуться катастрофой. Разумеется, все может кончиться бедой, даже если он и не поступит так. Последние из тарабонцев, те, что приехали позже, стали выстраивать свои ряды шагах в пятидесяти позади остальных, втыкая пики остриями в землю и доставая из притороченных позади седел чехлов короткие кавалерийские луки. Ланасьет, будь он проклят, бросил своих людей на врага. Всадники галопом понеслись в атаку.
На миг повернув голову, Итуралде – достаточно громко, чтобы его услышали воины позади, – произнес:
– Будьте готовы. – Заскрипела кожа седел – всадники подбирали поводья. Потом он коротко еще помолился за мертвых и прошептал: – Сейчас.
Как один человек, триста тарабонцев в длинной шеренге – его тарабонцев! – подняли луки и выпустили свои стрелы. Итуралде не понадобилась зрительная труба, чтобы увидеть, как сул’дам, дамани и офицер вдруг разом ощетинились стрелами. Всех троих едва ли не вынесло с седел – в каждого одновременно вонзилось не меньше десятка стрел. Отдавать подобный приказ Итуралде было больно, но на этом поле боя женщины представляли наибольшую опасность. Другие стрелы из залпа выбили большую часть лучников и оставили без седоков немало лошадей, и не успели еще убитые упасть на землю, как второй залп поразил уцелевших лучников и очистил еще больше седел.
Застигнутые врасплох, Шончан и верные им тарабонцы тем не менее решили сразиться с врагом. Некоторые из тех, кто еще оставался в седлах, развернули коней и, опустив пики, устремились в атаку. Другие, по-видимому охваченные безрассудным порывом, что случается в сражении с людьми, отбросили пики и попытались достать свои кавалерийские луки. Но по ним хлестнул третий залп – на такой дистанции клиновидные наконечники стрел пробивали кирасы и нагрудники, и вдруг оставшиеся в живых как будто сообразили, что в живых остались лишь они. Их товарищи лежали неподвижно на земле или же пытались подняться, несмотря на вонзившиеся в тело две-три стрелы.
Уцелевших конников противник теперь превосходил числом. Несколько человек развернули лошадей, и спустя считаные мгновения большинство из уцелевших бежали на юг, а вслед им ударил последний ливень стрел, еще больше проредивший ряды.
– Хватит, – пробормотал Итуралде. – Стоять и ни с места.
Кое-кто из конных лучников все же выпустил еще по одной стреле, но остальные благоразумно сдержали свой порыв. Пока вражеские солдаты в пределах досягаемости, можно убить еще нескольких, но этот отряд разгромлен, а стрелы вскоре у самих наверняка пойдут наперечет. Но что лучше всего – никому не взбрело в голову броситься в погоню.
Чего нельзя сказать о Ланасьете. Он со своими двумя сотнями погнался за убегавшими – только плащи развевались на ветру. Итуралде почудилось, будто он слышит, как они улюлюкают и вопят, точь-в-точь охотники, преследующие загнанного зверя.
– Думаю, мы в последний раз видели Ланасьета, милорд, – промолвил Джалаам, осаживая своего серого подле Итуралде.
Тот едва пожал плечами:
– Пожалуй, мой юный друг. Может, он еще придет в себя. В любом случае у меня и в мыслях никогда не было, что тарабонцы намерены вернуться с нами в Арад Доман. А у тебя?
– Нет, милорд, – отозвался тот, – но я думал, что его честь выдержит испытание в первом бою.
Итуралде поднял зрительную трубу, высматривая Ланасьета, по-прежнему несущегося галопом. Что ж, он ускакал в неизвестность, и в высшей степени маловероятно, что к этому сумасшедшему вернется разум. Итуралде лишился трети отряда – с тем же успехом их могла убить дамани. Он же рассчитывал, что у него есть еще несколько дней. Значит, необходимо снова пересмотреть планы, возможно, выбрать другую цель.
Выбросив мысли о Ланасьете из головы, Итуралде направил зрительную трубу туда, где лошади затоптали людей, и удивленно крякнул. Он не увидел там избитых копытами тел. Должно быть, выбежавшие друзья и соседи унесли их прочь, хотя в преддверии неминуемого сражения на околице деревни это казалось не менее вероятным, чем если бы пострадавшие сами встали и ушли восвояси после того, как по ним проскакали лошади.
– Пора сжечь все эти чудненькие шончанские склады, – сказал Итуралде. Засунув подзорную трубу в пристегнутый к седлу кожаный футляр, он надел шлем и послал Верного вниз по склону холма. Следом за ним, колонной по два, ехали Джалаам и остальные. Колеи от фургонных колес и разбитые берега указывали на брод через восточный ручей. – И, Джалаам, скажи нескольким людям, чтобы предупредили селян – пусть забирают, что им дорого, и уходят. Начиная с тех домов, что ближе всего к лагерю.
Там, где огонь идет в одну сторону, он может пойти и в другую, а скорей всего, так и будет.
По правде говоря, он уже запалил нешуточный пожар. По крайней мере, раздул первые уголья. Если будет милостив к нему Свет, если никого не обуяло излишнее рвение и никто не поддался отчаянию при виде того, как Шончан крепко держат в своих лапах Тарабон, если никого не постигнет несчастный случай, способный разрушить самый лучший и тщательно выстроенный план, тогда все отряды в Тарабоне, а это около двадцати тысяч человек, до исхода сегодняшнего дня нанесут удары навроде этого. И завтра они нападут снова. Теперь Итуралде остается лишь совершить через Тарабон рейд более чем в четыре сотни миль, избавляясь понемногу от тарабонских Принявших Дракона и собирая своих людей, а затем нужно вновь пересечь Равнину Алмот. Если осияет его Свет, то разожженный им пожар хорошенько подпалит шончанскую шкуру, достаточно, чтобы, рассвирепев, они в ярости кинулись за ним в погоню. И, как надеялся Итуралде, разозлятся они не на шутку. Тогда они очертя голову бросятся за ним и угодят прямиком в расставленную им ловушку, даже не заметив ее. Если Шончан не станут его преследовать, тогда он хотя бы очистит свою родную страну от тарабонцев и добьется от доманийских Преданных Дракону, чтобы они, вместо того чтобы сражаться против него, сражались за короля. А если же Шончан заметят ловушку…