А на нужном пустыре оказались без пяти. Клим уже был там — и, естественно, не один. С ним была компания мелкой шпаны, пацанов приблизительно нашего возраста или чуть постарше — штук семь этаких юных шакаленков. Клим верховодил ими — и, вроде бы, делал это с большим удовольствием. Увидев нас, он встал и с глумливой улыбочкой пошел нам навстречу. Но тут заметил Седого рядом с нами — и замер. Замерли и все его волчата.
— Седой, ты? — спросил он. — Вали отсюда, тут тебе делать нечего.
— Ошибаешься, — сказал Седой. — У меня тут свой интерес имеется. Давай отойдем, потолкуем.
— Не нарывайся, Седой, — сказал Клим. — Я бы знал, что ты за этими ребятами — я бы не эту мелкотню привел, а и Рябого, и Шпингаля, и ещё кое-кого. Тебя бы здесь закопали, и никто бы никогда не нашел!
Седой словно бы пропустил эту угрозу мимо ушей. Да эта угроза ведь сама по себе говорила: Клим признает, что без дополнительной помощи ему с Седым не справиться, даже всю эту свору мелкой шпаны на него выпустив, и готов идти на попятный.
— Давай поговорим, — спокойно повторил Седой. — Просто поговорим, так, чтобы все они нас не слышали. Чтобы у тебя потом неприятностей не было.
— Неприятностей?! — расхохотался Клим. Но были в его смехе дребезжащие нотки, которые показывали: он начал поджимать хвост.
— Угу, — кивнул Седой. — Ты сам не представляешь, во что влип. Давай, отойдем в сторонку.
И пошел к дальнему краю пустыря, не оглядываясь и не сомневаясь, что Клим потащится за ним следом. И Клим потащился.
Не доходя до края пустыря, Седой остановился, повернулся и заговорил с Климом. Нам было видно, что позы у обоих достаточно напряженные — у Клима, в первую очередь, но и заметно было, что Седой старается вести беседу в довольно дружелюбном тоне, стараясь вложить в голову этому придурку какие-то важные мысли, а не запугивая его.
Пока они говорили, семеро шпаненков приблизились к нам.
— Ты гляди, двое джинсовых! — сказал один из них.
— Сейчас Клим с Седым договорится, джинсы с них снимем, в трусах домой побегут! — загоготал другой.
— И ранцы у них классные, тоже пригодятся, — заметил третий.
У меня и у Юрки были роскошные чешские ранцы — из крупнозернистой грубой кожи, на медных заклепках. У Димки ранец был похуже, но тоже из натуральной кожи.
Эта сволочь потихоньку брала нас в кольцо. Один из них протянул руку и пощупал материал Юркиных джинсов. Юрка отпихнул его руку, и тот тут же вскинул кулак:
— Ты!.. Борзый!.. Урою!..
Седой вдруг повернул голову и гаркнул:
— Эй, вы! Отойти друг от друга на двадцать метров и не приближаться!
Шпаненки заколебались, выжидая, что скажет Клим. Клим еле заметно кивнул им — таким кивком, как будто он по собственной воле велит оставить нас в покое, а не подчиняясь Седому — и вся шобла нехотя отошла от нас.
Седой и Клим разговаривали ещё минут десять, и эти десять минут мы ждали в таком напряжении, что мускулы начало спазмами сводить, и в животе будто кто-то все кишки в тугой узел завязывал. Потом Седой кивнул Климу, будто благодаря его, и неспешно направился к нам. Проходя мимо нас, он не стал притормаживать, а лишь коротко бросил:
— Пошли.
Мы заспешили вслед за ним, переводя дух с таким облегчением, как никогда в жизни. Ничего сказано не было, но ведь и без всяких слов мы понимали — без Седого нас бы сейчас измордовали так, что мы бы, как говорится, полгода кровью харкали.
— Здорово ты их… — сказал Димка, когда прошло, наверно, минут десять, и мы были уже далеко.
— Да, пустяки, — буркнул Седой. — Вот сейчас задача потрудней будет.
— Какая? — спросили мы.
— Нож отобрать.
— Так нож не у него? — спросил я.
— Разумеется, нет. Вы ж видели, он мне ничего не отдавал. Но он сказал мне, у кого нож.
— У кого-то, кто покруче Клима и всей этой мелкой шпаны? — обеспокоено спросил Димка.
— Вот именно, — Седой хмыкнул и вытащил на ходу мятую пачку своей кубинской отравы. — Так что это была только службишка, служба впереди. Так ведь в сказках говорится?
— Кто же это? — вырвалось у меня.
— Узнаете… Хотя, думаю, вам бы лучше не ездить со мной, а разбежаться по домам.
— Ни за что! — с горячим возмущением воскликнули мы. Хотя на душе у нас опять стало тягостно и нехорошо: что же это за люди, с которыми сам Седой опасается связываться?