— А ведь миллионы читателей во всем мире дорого бы отдали, чтобы узнать, кто был розой! — вставил Димка.
— Нет, пусть уж лучше они никогда не узнают, — возразила Мадлена Людвиговна. — Мне совсем не надо лишней суеты. Пусть это останется тайной. Такие тайны — самые чудесные на свете. И, главное, они безобидные.
— Скажите, а вы никогда не думали, что нож может быть не просто ножом? — спросил Седой.
— Что вы имеете в виду? — удивилась Мадлена Людвиговна. А Шарлота Евгеньевна — больше молчавшая, как всегда — поглядела на него с вопросом. Мы уже поняли, что «речью» Шарлоты Евгеньевны являются её хлопоты по столу и вообще по хозяйству, чтобы все в доме шло как по маслу.
— Ну… что в нем может быть какой-то иной смысл — тайника, например. Или послания, — Седой старался как можно аккуратней подойти к теме.
— Ах вы, мальчишки! Всегда такие фантазеры! — Мадлена Людвиговна немножко развеселилась.
Мы переглянулись. Похоже, ни Мадлена Людвиговна, ни Шарлота Евгеньевна ничего не знали о тайнике. Либо очень искусно скрывали то, что им было известно. Что ж, их право… В смысле, если они знали. Но ведь если они не знают — то такие вещи просто не должны пропасть! Как же быть?
Ответ мы получили очень неожиданный.
— Если вы считаете, что в ноже есть тайник, то поищите его, — сказала Мадлена Людвиговна. — Только не сейчас, после моей смерти. Ведь если нож надо передать в музей, то все, что может оказаться вместе с ножом, передавать туда вовсе не обязательно!
И снова мы увидели содержимое тайника лишь через несколько лет…
ЭПИЛОГ
— И как же это было? — жадно спросил мой братец Ванька. — И вообще, что было дальше?
— Ну… — отец усмехнулся. — Дальше много чего было. Начать с того, что через несколько дней Седой, ухмыляясь, показал нам заметку, обошедшую все центральные газеты. В ней сообщалось, что некий французский журналист… как же его звали? По-моему, Жан-Пьер Мюрже, если не ошибаюсь, но могу и что-то путать… выслан из СССР за действия, несовместимые со статусом журналиста, и объявлен «фигурой нон грато», то есть, ему навеки запрещается въезд в Советский Союз. В статье писали, что этот Мюрже давно поставлял клеветнические материалы в западные издания, в частности, готовил цикл статей о советских «черных рынках», представляя в этом цикле последние уродливые отголоски капитализма как типичное явление для советской действительности. Но терпение Советской власти лопнуло только тогда, когда этот так называемый журналист засыпался на незаконных валютных операциях… В общем, мы более-менее поняли, что произошло. Нашу власть интересовало, конечно, какую «клевету» о «черных рынках» собирается «состряпать» этот «французишка», и КГБ подсунуло ему своего осведомителя, Пучеглазого, который взялся быть основным проводником журналиста по царству «толкучек», как один из главных спекулянтов, знающий все ходы и выходы. Потом он, по случаю, поинтересовался у француза, сколько может стоить нож летчика, принадлежавший такому Сент-Экзюпери. Журналист, человек образованный и, надо полагать, высоко ценящий своего знаменитого соотечественника, прикинул и ответил что-то вроде того, что, если есть твердые доказательства и этот нож действительно был личным ножом Сент-Экзюпери, то… и назвал такую сумму, в твердых франках, что у Пучеглазого крыша поехала. Он ударил с журналистом по рукам… остальное вы знаете. В заметке упоминалось и о советском сообщнике французского журналиста, которого «ждет самый суровый приговор». Так что Пучеглазому не удалось пустить пыль в глаза своим начальникам, хотя, наверняка, он и юлил, и охотно давал любые показания против француза, чтобы его выслали из страны и избавились от него навсегда. Да, думаю, он получил свое, потому что с тех пор ни на одной московской «толкучке» он ни разу не возникал — а ведь толкучки были его «специализацией».
— А что Мадлена Людвиговна? И нож? — спросил я после паузы.
— Мадлена Людвиговна умерла через несколько лет. Мы поддерживали с ней очень хорошие отношения, часто ходили гулять с Гизом вместо нее, часто у неё чаевничали. Она ещё немало интересного рассказывала нам о своей жизни, да и Шарлоту Евгеньевну удалось разговорить. Глядя на Мадлену Людвиговну, я часто думал — может, верил в это, потому что маленьким был — что она самая настоящая Роза Маленького Принца, и в старости не утратившая своей красоты. Потом, повзрослев, я стал думать и о другом. Я перечитывал «Маленького принца», и… — отец встал, подошел к книжной полке, достал томик Сент-Экзюпери, открыл нужное место и прочел. — «Но вот что поразительно. Когда я рисовал намордник для барашка, я забыл про ремешок! Маленький принц не сможет надеть его на барашка. И я спрашиваю себя: что-то делается там, на его планете? Вдруг барашек съел розу?» Да, Сент-Экзюпери очень хорошо понимал, как могут съесть людей. Это видно и из тех его очерков про Советский Союз, которые мне удалось прочесть, спустя очень много лет. Потому что он видел не глазами, а сердцем. Это ж подумать: в те годы, когда арестовывали просто за знание французского языка, объявляя французским шпионом и приговаривая к расстрелу или к колоссальным срокам лагерей, гувернантка-француженка уцелела! Словно это Сент-Экзюпери провел вокруг неё магический круг, написал «Маленького принца» — и ни один барашек уже не мог войти в пределы этого магического круга, чтобы сжевать розу! — отец положил книгу и задумался на некоторое время. — А нож… надо сказать, милиция сделала подарок Мадлене Людвиговне. Майор несколько раз навещал её, с удовольствием с ней беседовал, а где-то через год привез ей её заявление. Мол, исчезло из дела, и все, и концов не видать, буркнул он. А чего в музей передавать, все равно, мол сопрут, и ещё неизвестно, в какие руки попадет, так вы уж сами распорядитесь. И она распорядилась — завещала ножик самому майору.