— Говорите мне «ты», пожалуйста! — взмолился я. — «Вы» как-то совсем для меня непривычно.
— Хорошо, я постараюсь, — серьезно сказала Мадлена Людвиговна. — А ты почему гуляешь и никуда не спешишь? Прогуливаешь школу?
— Нет, — ответил я. — Это школа прогуливает меня.
Она удивленно наморщила лоб.
— То есть? Не совсем понимаю.
— Ну, меня выгнали за то, что я в джинсах… и с длинными волосами. И велели без родителей не возвращаться.
— Гм… — она ненадолго задумалась. — Зачем же ты носишь джинсы и длинные волосы, если этого нельзя?
— Я не думал, что этого настолько нельзя, — объяснил я.
Она опять задумалась. Мне показалось, у неё есть свое мнение по этому поводу, но она не хочет высказывать его мне.
Довольно скоро мы добрались до добротного «сталинского» дома, в котором жила Мадлена Людвиговна. Дом был всего пяти этажей в высоту, но казался огромным, во-первых, из-за того, что сами этажи были высокими, а во-вторых, из-за того, что он стоял буквой «П», охватывая просторный двор, и так царил над этим двором, что возникало ощущение, будто он возносится до самых небес. Мы прошли мимо беседки, где, по первой теплой погоде, уже расположились старики-шахматисты, вошли в один из средних подъездов, поднялись, втащив упирающегося Гиза, на третий этаж. Мадлена Людвиговна извлекла связку ключей, отперла дверь и вошла.
— Заходи, — кивнула она мне. И позвала, повернув голову в сторону кухни. — Шарлота! Шарлота!
Услышав французское имя, я тихо спросил:
— Это ваша сестра?
— Нет, — ответила Мадлена Людвиговна, плотно запирая дверь и освобождая Гиза от поводка и ошейника. — Это моя, так сказать, конфидентка. Мы знакомы с тех пор, как вместе попали в Россию… Сейчас она живет у меня, потому что вдвоем нам легче справляться, а вообще у неё комната в Санкт-Петербурге… то есть, в Ленинграде.
В то время я в жизни не слышал, чтобы вот так, в разговоре, Ленинград называли по-старинному — Санкт-Петербургом — и, естественно, насторожил уши. Я понял, что о многом могу порасспрашивать этих странных старушек. Когда же они попали в Россию, если Ленинград до сих пор оставался для них Санкт-Петербургом? Ну, и другие вопросы роились. Я бы начал расспрашивать немедля, но тут из кухни в коридор вышла Шарлота: совсем сухонькая, с волосами не то, чтоб жидкими, но и не слишком пышными, уложенными волной то есть. взбитыми искусственно, чтобы создать впечатление пышности и объема. Она была в темном платье с узким белым воротничком и в фартуке.
— Шарлота, дорогая, — обратилась к ней Мадлена Людвиговна. — Гиз сбил с ног этого милого мальчика, когда мальчик… его, кстати, зовут Леонид… помогал мне поймать нашего озорника. Ума не приложу, что с ним случилось и куда он вздумал умчаться. В общем, надо бы почистить мальчику брюки. Надеюсь, он не постесняется снять их при нас, двух старых женщинах. В крайнем случае, может завернуться в одеяло или плед. А я, пока брюки будут сохнуть, развлеку его, чтобы ему не скучно было… Тебе дать плед, чтобы ты мог задрапироваться как в римскую тогу? — повернулась она ко мне.
— Да я… Да как-то… — я растерялся.
— В общем, снимай брюки и проходи вон в ту комнату, — указала она.
В квартире было две комнаты — спальня и гостиная, и я, сняв джинсы и вручив их Шарлоте, прошел в гостиную. Это была идеально чистенькая и уютная комната, с большим старинным сервантом, сплошь покрытом резьбой и с прихотливо граненым стеклом застекленных дверец, с круглым столиком, на котором были разложены кружевные салфетки, двумя креслами, старинной люстрой, старинной настольной лампой, из бронзы и резного камня, с расписным абажуром, цветами на окне и множеством фотографий на стенах. Если бы вместо фотографий висели рисунки и акварели и если б не было телевизора в углу, то вполне могло показаться, будто я попал в гостиную каких-то далеких-далеких времен — может даже, в девятнадцатый век.
Я разглядывал фотографии, когда появилась Мадлена Людвиговна. Она катила перед собой сервировочный столик на колесиках. На верхней полке столика красовались чайничек тонкого фарфора, три чашки под стать чайничку, вазочки с печеньем, вареньем и сахаром, а на нижней полке лежал аккуратно свернутый плед, в желто-красные квадраты — на случай, если я пожелаю «задрапироваться».
— Садись, пожалуйста, — сказала она. — Шарлота сейчас подойдет… Что, интересные фотографии?
— Да, очень, — кивнул я. — Интересно, вот это кто?
Я указал на очень старую фотографию — ещё из тех, что были коричневатых тонов — на которой был запечатлен трехлетний бутуз в бархатном костюмчике с кружевными отворотами и с отделанным кружевом отложным воротником, в башмачках толстой кожи, с медными пряжками. Малыш стоял, держась за гнутый стул с высокой овальной спинкой.