— Еще бы, у вдовы-то посуда, должно быть, хорошая.
Сообщники, переглянувшись, одновременно усмехнулись.
— Понимаю, образ говорит сам за себя.
— Короче! Я по-прежнему все на той же стадии: двое убитых, одно нападение, пропавший и вестник несчастья.
— Что касается вашего анонимщика… сегодня вечером вы, похоже, должны кое-что узнать, разве не так?
— Что вы хотите этим сказать?
— До меня дошли слухи, будто он собирается открыть вам какой-то секрет.
— Ничего не поделаешь, новости разлетаются, как птицы!
— Я умею хранить тайны.
— Да, но знаете, если это дошло и до вас, то есть большая доля вероятности, что весь город в курсе.
Взбираясь на великолепную крепостную стену XIV века, капитан Кюш надеялся продвинуться в расследовании. Нынче вечером или никогда. На соборе часы пробили условленное время. На Сент-Эмильон опустилась ночь. Старинная романская стрельчатая арка монастыря была увита плющом. На трехметровой высоте капитан устроил идеальный наблюдательный пост. Он был начеку, укрывшись в зелени. К балу все готово, Кюш ждал своих «клиентов». Светила луна, и это облегчало его задачу.
Город представлял интерес своими единственными воротами и многочисленными потенциальными постами наблюдения. Этим вечером никаких сапог, старые добрые кроссовки, чтобы иметь возможность преследовать свою дичь. За ужином Кюш ел мало, ровно столько, сколько нужно, чтобы занять делом желудочный сок.
Кюш улыбнулся, вспомнив фразу мадам Рапо:
«Комиссар, я боюсь живорезов».
Он не знал этого вышедшего из употребления слова и не сразу понял причину страха старой женщины. В городе рождался некий вид террора, и после наступления темноты восьмидесятилетняя старушка теперь отказывалась возвращаться одна домой. Пора было остановить все это. Проводив славную Луизу, полицейский направился прямо в старинную обитель францисканских монахов.
Внезапно послышался какой-то шорох. Кюш настороженно, пристально вглядывался в сумрак. Ничего. Все спокойно, наверняка какой-нибудь грызун… Медленно тянулись минуты. Полицейский хорошо устроился, глаза его привыкли к темноте, и он мог безмятежно любоваться монастырем.
В лунном свете руины бывшего монастыря францисканцев приобретали мистический вид. Эти небольшие своды и пилястры, утопающие в зелени, наводили на мысль о фантастическом мире Мэри Шелли.[29] Кюш должен быть бдительным. В это время года еще могли бродить туристы, хотя нависшая опасность охладила их пыл. Если и дальше так пойдет, Сент-Эмильон станет известен скорее своими преступлениями, чем винами… У него за спиной снова раздался шорох. Едва успев обернуться, он сразу пошатнулся. Кто-то изо всех сил ударил его по голове. Капитан в последнюю минуту, пока сознание не покинуло его, нажал на курок, и в монастырских руинах прогремел выстрел. Тело капитана обмякло, падению его помешал опутавший все плющ. Он так и остался висеть в воздухе, словно кукла с болтающимися руками и ногами.
Надя, прятавшаяся все это время, выбежала с оружием в руках. За ней спешил Мартен с большим фонарем.
— Всем оставаться на местах, полиция!
Четверг, 28 июня
День уже занялся над виноградником. Мужчина в одиночестве шагал между виноградных лоз. Временами он наклонялся и внимательно осматривал какой-нибудь побег, листок. С завтрашнего дня в поместье должен был начаться сбор «зеленого урожая». Надо оборвать листья в нижней части лозы, самое главное — проветривание саженцев. Искусственный листопад пройдет лишь со стороны восходящего солнца. С западной стороны гроздья пока будет защищать листва. Мужчина любил такие ежедневные пешие прогулки. Виноградник был делом его жизни, гимном временам года. Пейзаж менялся день ото дня, созидаемый рукой человека. Пятнадцать лет назад он прогуливался по этим самым дорогам с Эдмоном де Вомором. Это был чудесный гид, он любил свой город и знал историю каждого холма. Здесь стояла средневековая мельница. Более пятнадцати таких величественных сооружений существовали бок о бок с саженцами виноградной лозы. Там виднелись остатки сторожевой вышки, вонзенной, словно скалистая шпора, в этот пейзаж.
Мужчина достал свой нож с самшитовой ручкой. Его пружину украшала пчела, символ империи. Лезвие срезало тонкий стебель с бутоном красной розы. Антуан Шане полюбовался прелестным цветком и воткнул его в петлицу своего пиджака. Он аккуратно сложил нож. Должно быть, знал поговорку: «Молчаливая пружина до старости живет». Потом спрятал искусно отделанный нож в маленький кожаный чехол, прикрепленный к ремню его брюк.