На этот раз операция длилась уже два с лишним часа. Я позвонил матери и объяснил ситуацию.
Далее я стал ждать у операционной. У меня были с собой две книжки: «Велесова книга» с комментариями Асова и что-то Дёмина; как всегда о Гиперборее. Я попытался читать, но не смог. А Да всё не вывозили и не вывозили. Время от времени я спускался на лифте в подвальный этаж, где можно было курить. Через каждые 15 минут мне попеременно звонили то дядя Игоряша, то тесть, а то и вовсе матерь. Я спокойно и внятно каждый раз говорил, что пока никаких новостей нет.
Короче говоря, это был один из редчайших по своему пиздецу вечеров моей жизни. В конце концов, где-то уже ближе к одиннадцати, Да вывезли из операционной и увезли в реанимацию. Ещё через полчаса со мной соизволил поговорить её лечащий врач. Общим лейтмотивом его выступления было нечто, типа того, что, мол, вырезание аппендицита – с одной стороны, самая простая операция, а, блядь, с другой – самая трудная. Да уж, ёпть, я в этом убедился.
В районе половины двенадцатого вечера я, после довольно долгого путешествия по подвалам больницы № 7, поскольку все нормальные выходы были уже закрыты, в конце концов оказался на улице и поспешил домой, где меня ждали наша полуторомесячная дочь и моя матерь, она же с той поры – бабушка Лёля.
И, типа, потянулись довольно странные дни. В принципе, Да не было с нами всего чуть более трёх недель. Первую неделю с нами была моя мама, но потом, к моему же удивлению, выяснилось, что так только хуже.
Сначала в маму ударил адреналин, и она решила во время нашей прогулки с Ксеней, зачем-то помыть нам на кухне кафельную плитку, ибо ей, вероятно, некуда стало девать выделившуюся внутри неё могучую энергию. Так бывает, когда происходит встряска. Ведь это только у слабаков опускаются руки в самый неподходящий момент. У нормальных людей, как правило, происходит выброс адреналина. Такая вот внутренняя алхимия. Древние китайцы знали, о чём говорили. Но это я так, к слову.
Мы вернулись с прогулки. Бабушка Лёля продолжала мыть в моём доме кафель. Мои вопросы «зачем» на неё не действовали. Только когда в розетке для стиральной машины произошло небольшое, но довольно вонючее короткое замыкание, ввиду того, что в оную розетку пролилось слишком много воды в ходе купания нашего кафеля, мать немного утихомирилась, но зато сразу принялась говорить, как у нас грязно и чуть не спрашивать, почему, де, мы запустили свой дом настолько, что кафель пришлось мыть ей. Вот уж чего не знаю – того не знаю. Кроме того, моя мама, при всей моей к ней любви, никогда не отличалась особой любовью к чистоте, а когда мы пару раз в год привозим к ней погостить Ксеню, она почему-то не всегда считает нужным к приезду своей внучки хотя бы пропылесосить ковёр. Тут же ей вдруг показалось, что наш кафель нечист J.
В один из первых дней болезни Да к нам, разумеется, приехали тесть и тёща. Стоило им уехать, как мать тут же начала капать мне на мозги на тему того, как, мол, моя тёща ревнует к ней, моей матери, Ксеню; как она, мол, завидует ей и всякое прочее. Конечно, постепенно меня стало это всё подзаёбывать.
Несмотря на то, что после того, как Да вырезали аппендицит вторично, её перевели в отдельную vip-палату с городским телефоном у изголовья (сработали гневные звонки моих родственников – медицинских светил и её родственников – крутых журналистов), на поправку она шла очень медленно. У неё постоянно вырабатывался внутри какой-то ёбаный так называемый инфильтрат, и каждый вечер поднималась температура – то есть налицо были все малоутешительные признаки нехилого воспалительного процесса. Однако и там Да, типа, продолжала делать добрые дела. В принципе, она это умеет, под настроение.
Так, например, лёжа ещё в послеоперационной реанимации, она познакомилась с некой среднеазиатской девушкой Фазилят, работавшей, по счастливому для неё совпадению, на нашем «Пражском рынке». Эта Фазилят, будучи так называемой «нелегалкой» вполне мирно торговала у нас на рынке какими-то сумочками (семейное предприятие со своими братьями и, кажется, дядькой), но вдруг у неё случилось внутриматочное кровотечение. Когда её забрали на «скорой» в ближайшую больничку, она побоялась сказать хоть что-либо о своих родственниках, чтобы никого не выдать, то есть просто натурально пропала. А поскольку почти никто из её родственников не умел толком говорить по-русски, то и найти свою сестру им не светило совершенно. В итоге Да, когда ещё лежала в реанимации, передала мне «на волю» письмо с подробным изложением всей этой истории и присовокуплённой к нему записочкой Фазилят и указанием месторасположения лотка с сумочками и кошельками, куда эту записочку мне следовало передать.
Короче, я это сделал. Я нашёл за искомым лотком ещё одну среднеазиатскую девочку и объяснил ей, зачем пришёл. Она позвала кого-то из братьев Фазилят. Вышел человечек примерно моих лет или младше, тоже среднеазиат, с очень странным взглядом, сочетающим в себе, с одной стороны, готовность к немедленной обороне и попросту драке с поножовщиной, а с другой – готовность к улыбке искренней благодарности, на тот случай, если в жизни вдруг найдётся место чуду и с дракой как-нибудь обойдётся. Это был как раз второй случай. Такая вышла старая добрая индийская мелодрама.
Передав ему записку и получив своё «спасибо», я удалился. Мать «отпустила» меня совсем ненадолго.
В конце концов Да перевели из реанимации в отдельную палату, но инфильтрат всё вырабатывался и вырабатывался, температура всё поднималась и поднималась, её кормили-кормили антибиотиками, но лучше ей всё не становилось и не становилось.
Как только её выпустили из реанимации, я купил новый комплект обручальных колец, ибо, как вы помните, в первые же часы пребывания Да в больнице, прежнее кольцо у неё спиздили. Моё у меня оставалось, но, видите ли, обручальные кольца, как, впрочем, и люди, могут существовать только парами. Поэтому я снял своё и положил его в нашего с Да глиняного крокодила, в котором лежат также собираемые ею юбилейные десятирублёвые монетки, предполагая со временем сделать из этого кольца свой персональный пантакль «
Я купил, короче, новую пару потому, что вдруг просто понял, что если не сделаю этого, Да умрёт... Непосвящённые могут, должны и обязаны на этом месте просто заткнуться и молча принять на веру то, что я говорю. В ваших интересах. Ибо велика вероятность, что вам же и пригодится. Ибо… Ибо «время близко». Нельзя же быть настолько необразованным, чтобы не помнить, из какой «песни» эти слова, ей-богу J.
Так мы с Да обручились во второй раз. И в этом, честно признаться, был большой смысл, потому как выходила-то она замуж за Скворцова, то есть за человека, про которого никогда не было ничего написано в Книге Судеб, потому что существование такого человека в природе просто изначально не предусматривалось Всевышним; потому что такой человек некоторое время, весьма относительно, кстати, существовал только силою родовой бабьей самостийной блажи, то есть, в сущности, методом колдовства (так, например, некоторое время якобы существуют големы или и вовсе зомби), но мне удалось сокрушить злые чары, что, кстати, сделал я, в том числе, и во благо тех, кто, смею надеяться, не подумавши, их на меня наложил. Бог-Ребёнок родился уже у Гурина, но Да была замужем всё ещё за Скворцовым, то есть, по сути дела, ни за кем J. Это действительно была очень странная история.
Обе мои предыдущих жены с маниакальным упорством брали себе мою фамилию, то есть фикцию, о чём в то время не помнил и я сам (чары ещё действовали – ведь это было до Инициации!), хотя я никогда на этом не настаивал. Стоит ли удивляться, что эти браки были обречены. Да, единственная, у кого, таким образом, хватило ума оставить за собой фамилию своего отца, а у меня как обычно и в мыслях не было её от этого отговаривать.
Тем не менее, у меня в паспорте во время регистрации нашего брака паспортистка сделала забавную и очень красноречивую описку. Ничтоже сумняшися, она написала, что некто гр. Скворцов вступил в брак с гр. Скворцовым, то есть… с самим собой (прям как Арнольд Одэр, награждённый Сталиным за переправу через реку Одер! J). Ха! А с кем же ещё он мог вступить в брак при таком раскладе? Сколько ни умножай нуль на нуль, будет ноль. Это «банальная» арифметика. Ну, теперь, короче, у меня давно другой паспорт.