В. Если отвлечься от того, что тебя смущает, то можно какое-то время прибывать в стороне от этого. Я имею ввиду чучело козы. Оно немного смахивает на оригинал - вот в чем дело. А я не могу прибывать в такой двойственности. С одной стороны, я твердо знаю, что мне надо куда-то идти, что-то делать. А с другой, я немного смущен ее присутствием. Я понимаю любое предназначение. Я берусь оправдать даже гетры из козлиной шерсти. Но вынудить себя к такому вот соседству - я не в силах. Знаете? - это не неудобство и не сострадание и даже не чувство вины, а здоровое понимание того, что меня это не оставит.
Г. На моем месте могло быть много людей, но они не занимали это место. Я был полон снисхождения к такому повороту событий. Но я не видел себя! Сплошной черный силуэт. Да к тому еще и в женском платье. Руки были тонкими, как у барышни, а волосы на голове были собраны в некий завиток. Следовало повернуть голову, чтобы понять, как это выглядит в профиль. Здесь я должен остановиться и затаить дыхание. Мне что-то угрожает? Я сам без чувства риска подвожу себя к положению потерянного. Довольно долго я не ощущал подобной зависимости. Хотя, на самом деле, не это ли должно было быть в любом другом месте? Осознавая это, я даже могу немного поворачиваться. Что я и делаю строго на 90 градусов. Ать, два.
Д. Я поднял напряженную голову, три раза это сделал и вышел ровным шагом на середину. Достать до меня было нельзя, я это видел. И, запустив руки в карманы, с легким кивком, прогнусил: "Довольно нам влачить унынье. Вот подлетает эскадрилья. Вернись смущение домой. Нет, черный ворон - я не твой". Все подались вперед, ожидая продолжения. А я развел руки и пустился в пляс. Вскоре вся комиссия, и врачи, и брандмейстеры лихо повскакивали с мест и стали отплясывать вокруг меня.
Е. Для такого оборотистого парня, как я, ничего не стоит влезть на крышу и в первом же люке вентиляции найти себе выход. На локтях доехать до какого- нибудь мукомольного конвейера. И гари, и копоти не чувствуется, хотя ведь назначают иногда человеку припарки. В профиль - чистый Гораций, но бровь глубока, черна, и глаз под ней сплавляется и слезится. Вот тебе и Гораций. Хотя, знаете ли? Любого силой, грубо поверни боком к свету и увидишь камею Гонзаго. Боюсь соврать, но этот и тот, о котором я говорил, были прохвостами.
п. То, что удалось заложить в банку, оказалось снаружи. Я глубоко наклонился, чтобы получше разглядеть об?ект. И в момент этого опускания голова моя отяжелела, кровь ударила в виски и, вынужденный хоть как-то прервать надвигающийся обморок, я снял с руки часы и приложил к уху - ходят ли? - таким образом переключив внимание. На этом мое затруднение не кончилось, где-то у моего носа оказался непрозрачный сосуд с уксусной эссенцией. Я выбрал нужный наклон головы, чтобы на меня это не произвело такого же сильного впечатления, и, выждав секунды две, смог уложить свою голову между двух штативов, полагая, что опасность миновала.
Она была женщина крупных размеров,
А я был мальчик - мелких совсем.
Она безнадежно на фразы надеялась,
А я не мог прыгнуть вперед половчей.
Вот моя истина полная вздохов.
Вот ее праведность - поздняя кротость.
Ж. Как иной раз меня хватит кондрашка. Как развернусь, как плюну кому-нибудь в морду и привет. А здесь благодать... Трезвых ни одного. И ходишь, хрустишь суставами, наводишь тень на плетень своими белибердосами. Так, ей-Богу, зимы хочется. Скорей бы зима наступила.
З. Я перескакиваю с места на место на двух ногах, пытаясь меньше разводить руками. Тем более, что эти расстояния: диван - кресло - диван, можно преодолеть, ничего не подозревая об опасности. В окне свет. В коридоре тоже свет. На самом дне места нет простуженней. И я знаю, как бы поступил, если бы на самом видном месте лежала двустволка. Я бы знал, куда повернуть и что вымолвить. На меня постоянно кто-то смотрит, требуя принять в нем участие, и я не отказываюсь, я просто поворачиваюсь к нему лицом и требовательным голосом об?являю: "Изыди!" Так я обращаюсь к простому, но что бы было, если и к сложному. Вынь палец изо рта, опереди свободное дыхание, замкни перед с задом. Регистрируй обновленным весь свой строй и канючь, пока не откроют. Выйди на середину и приветствуй: "Пришла пора действа". А я приберусь пока, названным словом. "Левонтий, сбрось мальца. Нет в тебе надежи".
И. Меня тяготило само слово. И я молотил кулаком по стене, от его уязвляющего действия. На мне была клетчатая рубаха - это-то и разносило меня во все стороны. Тапочки болтались между большим и указательным пальцем. И на меня постоянно кто-нибудь возводил напраслину. Но разве я мог этого не слышать? Я отлично это слышал. Мне даже казалось, что окажись мы тет-а-тет, и вопрос был бы решен. Но далеко хулители. Поздно ловить их за руку... Я боюсь, что слишком жестко сужу. Но то, что для меня очевидно, увы, ни есть правило для других.
Й. Я проносил ее на ладонях. Часто забывал, что несу. Одно могу сказать определенно: я действительно нес, и ладони были плотно сжаты. Проходя по сумраку, я боялся споткнуться. Надо же! И этого мне не нужно было бояться я почти по наитию обходил и переступал, разбросанные по полу игрушки. И наконец, выполнив несколько несложных движений, я остановился, тяжело дыша. Было почти уже утро. Я не мог этому не порадоваться, ни должным образом не принять к сведению. В ладонях, сияя золотом, лежала медаль или медальон (как вернее?), который был готов рассыпаться, но я смог его удержать. Руки были уже над столом и, собственно, цель была достигнута. Я медленно перенес это на стол и осторожно развел ладони. Я тоже весь покрылся испариной и долго не мог прийти в себя, чувствуя, что также и глаза перестали видеть - то есть все потемнело. В действительности, я, конечно же, убедился все ли донес и туда ли положил, но это был скорый взгляд да и только.
К. Я в безлюдье. Меня можно призвать, но я буду тем мукомолом, для которого ветер важнее слова. "И седой с бородой буду бегать с дудой. И никто мне не скажет, что я иудей". Однако уже сумерки, первозданная эпоха. Можно ходить вокруг деревни и наслаждаться единственными и окончательными на этом месте избами, тяжелой темно-зеленой травой на лугу, потемневшим неразличимым трактом. Любоваться или восхищаться? Разные вещи. Скоро опустится ночь, дороги перестанут существовать. "Мы одни в этом доме..."
Л. Меня застало. Я остановился, нога повисла в воздухе, не успев воткнуться в пол для очередного шага, руки, согнутые в локтях, размашисто застыли на месте. Тем не менее, я все это соображал и мог видеть. Значит, подумал я, сейчас я буду решать, как мне от этого избавиться.
М. Бормашина повисла надо мной, как журавль-стерх. Один человек, видевший это, заметил вполголоса:
- Ничего не вижу в этом плохого. Людям сверлят их зубы, потом эти зубы без должной дезинфекции вытаскивают и вот результат: мужчина становится женщиной. Дантист недоверчиво посмотрел на него и произнес:
- Нет, это не так. Мои зубы лежат на полке. Тогда все пациенты и врачи, которые находились в кабинете, повскакивали и стали яростно хлопать в ладоши, словно все ополоумели. Я закрыл свой изуродованный рот и поместил ладонь с массивной печаткой на плевательнице. Так делают, чтобы люди сообразили, кому следует хлопать. Женщина-врач из другого угла вскинула руки и, цокая языком, приставным шагом пересекла это место. Я задумался. Видимо, в этом и состояла основная задача. Я не сомневаюсь в том, что она немного переборщила.