- Что-то странно.
- Да, странно. Кто бы мог подумать, что такая знатная барыня зайдет в хижину такой беднячки, как я.
- Никто, мадам Филипп, и, сколько бы я ни думал, я никак не могу себе это объяснить. Не знаю, что за причина такая.
- Причина? Мадам Деланж объяснила мне. Она хотела меня видеть из любезности, просто так.
- Вы в этом уверены?
- Ведь никто ее не заставлял. Я-то ее не приглашала.
- И вы думаете серьезно, мадам Филипп, что это был настоящий визит?
- А почему бы и нет? Конечно, маленький визит, мимоходом. Я думаю так: мадам Деланж прогуливалась, погода хорошая, настроение у нее хорошее, заметила она меня и говорит: "А ведь я не была еще в хижине у Филиппов. Дай-ка зайду, посмотрю, как они живут, а им это будет приятно".
- А вам лестно?
- Что же мне, расстраиваться, что ли, что она не гнушается мной? Но, должно быть, она подумала, что я плохо воспитана. Совсем забыла у нее спросить, не хочет ли она напиться. И ушла она как-то быстро. Мне бы нужно за ней побежать, да я не посмела.
- Вы говорите, что она тяжело дышала?
- Да, и вся красная была от жары.
- Скажите-ка, мадам Филипп, когда она вошла, вы на дороге ничего не заметили?
- Ничего.
- Быков на дороге не было?
- Каких еще быков?
- Были быки?
- С чего это я буду смотреть, были быки на дороге или нет!
- Вы никогда не боялись быков, мадам Филипп?
- Какого черта вы меня об этом спрашиваете?
- А как вы думаете, помещица их боится?
- Не знаю и знать не хочу!
- А это очень важно, потому что если мадам Деланж, богатая помещица, боится быков и если по дороге проходили быки в то время, когда она зашла к вам, то ее визит не должен вас ни удивлять, мадам Филипп, ни радовать.
- Да, вы будете похитрее меня, - говорит она мне разочарованно.
- Нет, мадам Филипп, просто я видел все это сегодня утром.
IX
Куцая, круглая, настоящий сноп, твердо стоя на своих здоровых, как тумбочки, ногах, она объявила мне со скромным видом, что ее выкормила мадам Корнель.
- Ничего не понимаю, мадам Филипп! Да вы с нею почти ровесницы !
- А все-таки, - говорит она, - когда мадам Корнель кормила свою Полину и у нее дело не ладилось, я ей помогала.
- Каким же манером?
- Сосала ее.
- А сколько вам было лет?
- Девятнадцать.
- Но ведь вы были еще девушкой?
- Да.
- И мадам Корнель не стыдилась?
- Я сама ей предложила. Сначала она отказывалась: "Ты, говорит, не решишься". - "Сударыня, - сказала я ей, - я вам предлагаю это от всего сердца, и не для своего удовольствия, а потому, что я вижу, что вы можете заболеть". Тогда она расстегнула корсаж, и я устроилась у ней между колен. Она живо привыкла. Утром, проснувшись, бывало, зовет меня. "Иди-ка сюда, пососи немного", - говорила она мне любезно. Меня упрашивать не приходилось. И так уж она меня благодарила!
- А это приятно, мадам Филипп?
- От такой работы аппетита не нагуляешь, но бедная так страдала. Что ж, я должка была так ее и бросить?
- Нет, мадам Филипп, конечно не должны были.
- На нее ведь смотреть было жалко!
- А она разве не могла пользоваться молокоотсосом?
- В те времена этого не знали. Она пробовала было отсасывать молоко через трубочку, да разве человеческий рот чем-нибудь заменишь?
- А вы ловко ее сосали?
- Да, скажу не хвалясь. Сначала я скрывала ото всех. Я ведь девушка была, боялась, что слуги меня засмеют. А потом пошли слухи, что я сосу лучше других. С тех пор, как с какой-нибудь женщиной что-нибудь приключалось, так меня и звали. А когда замуж вышла, я никому не отказывалась помочь.
- Это не помешало Филиппу вас любить?
- Наоборот, - сказал Филипп. - Она разжирела с чужого-то молока. Белая была, свежая и мне здорово нравилась.
- Ладно уж! Вы мне поверите, - продолжала мадам Филипп, - я сосала из жалости всех деревенских женщин, которым это нужно было. А меня никто не хотел сосать; когда я показывала им мои тяжелые груди, они нос воротили в сторону и убегали, как зайцы.
X
- Слушай-ка, - говорит она Филиппу, - я больше не могу. Сегодня ночью я глаз не сомкнула. Всю подушку изгрызла, надо с этим делом покончить. Возьми напильник и спили мне зуб.
- Я не умею зубы пилить, - говорит Филипп.
- Я видела, как ты пилишь железо не хуже слесаря, и вдруг не можешь спилить старого зуба.
- Ну, если ты уж так уперлась... - говорит Филипп.
- Неси напильник, - говорит она, решившись.
- Ну и зуб! - заявляет Филипп. - Как ты только этой саблей ешь?
- Не бойся, - говорит она, приученная к таким шуткам, - бери напильник и скобли, покуда я не закричу: "Стой!" Потом я нацеплю на больной зуб серебряную бумажку из-под шоколада.
- Разевай рот, - говорит Филипп.
XI
Сегодня утром Филипп косит. Жилет он положил в сторонку и, расстегнув рубашку, в штанах, которые еле держатся, в старой, зимней, несмотря на жару, шляпе режет созревшую траву на лугу.
Филипп - опытный косарь. Он осторожен и не набрасывается на поле с излишним пылом. Он не спеша взмахивает косой, первый удар приходится по краю поля, и так же не спеша Филипп закончит работу. Он старается резать траву ровно, подсекает ее под самый корень, потому что лучшее сено - это низ стебля, захватывает ряды одинаковой ширины и не бросит работу на полдороге.
Он не оставляет на лугу ни одного "жандарма". Так называется одинокая травинка, уцелевшая от косы и стоящая стоймя.
Я вижу его издали; он идет мелкими скользящими шажками, подогнув правую ногу, немного отставив левую. Его сабо - он надел их на босу ногу оставляют в траве две идущие рядом полосы. Он так чисто прокладывает дорогу, что сейчас там, где было озеро травы, можно пройти посуху.
Коса режет справа налево уверенным и быстрым движением, потом она возвращается и, задрав кверху острие, тупой стороной ласкает траву, которая должна упасть.
То, легкая, она свистит, то скрежещет по всему лугу, и высокие травы дрожат от волнения, но вдруг она, заикнувшись, находит на камень.
Филипп останавливается, пробует острие пальцем и правит косу на точильном камне, который висит у него на животе в деревянном рожке... Хоть брейся!