Александр Жолковский
НРЗБ
Профессор Зет среди Иксов и Игреков
Иные критики, особенно из тех, что запоздало запылали общественным жаром, скажут, что проза Александра Жолковского «литературна». Высшего комплимента в данном случае может быть и не сделаешь, она именно литературна, ибо вся и произрастает из литературы, больше того, из литературоведения, и не стыдится своих корней. Впрочем, что там «не стыдится», настаивает на своей родословной, цитирует через строчку, перебрасывает бесконечные мостики, выстраивает замысловатую систему зеркал, пройдя через которую, нырнувший туда Гомер выныривает в виде Зощенко.
Жолковский по сути дела создает уникальный жанр творческого письма на грани беллетристики и структурального анализа. Один из рассказов, «Вместо некролога», представляет из себя разбор романа, из которого в шортах и кроссовках выбегает и автор романа, влекущий за собой шлейф мотивировок, то есть рассказной ткани. Другой рассказ, «На полпути к Тартару», пародируя «Пнина» и «Метаморфозы», предлагает читателю головокружительную субстанцию литературно-литературоведческих тем-андрогинов, завершаемых элегантной интерпретацией «Ахилла и черепахи».
Ну, а читатель? Предполагается, что читатель будет, как Блок однажды сказал, «немного в этом роде». Другие, собственно говоря не приглашаются. Это, конечно, проза для посвященных, каковых, впрочем, в наши дни наберется достаточно, чтобы ободрить автора.
А теперь, как Шкловский говорил, «кстати об авторе». Как и герой этой книги, профессор Зет, он любит велосипедить. Я с ним как раз и познакомился тому лет девять назад в северном городишке, где двери не закрывают на замок. Он приехал на велосипеде попровоцировать в связи со структуральным анализом «Победы». Автор рассказов, московско-калифорнийский профессор Александр Жолковский совсем не из цирковых побуждений скрылся за Зетом, просто на том языке, на котором он сейчас читает лекции, при наличии «Зомби» и «Зукини» — Жаркого все-таки не приготовишь. Вот таким образом наше родное Ж превращается в странную парочку ZH, и Зет начинает свое путешествие через страну Иксов и Игреков.
Среди многих достоинств прозы Жолковского одно сильно трогает мои личные струны. Я вижу здесь моих товарищей и подруг по изгнанию, тех людей с коктебельских скал, с которыми я и сам привык прежде всего считаться, вижу как они собираются вместе и мгновенно раскатываются по пространству рассеяния, словно катышки ртути.
Vassily Aksyonov
Посвящается С
Профессор З. читал Борхеса. Он читал его в самолетной полудреме между Нью-Йорком и Лос-Анджелесом, и многообразная пограничность его состояний, надо полагать, была неслучайной. Не говоря о таких банальных двойственностях, как движение из точки A в точку Б, подвешенность между небом и землей и зыбкость переходов от сна к яви и обратно, усугубляемая чехардой часовых поясов, навсегда, казалось бы, остановившей время где-то посередине между полуднем и полуночью, — сомнительным было все вообще.
Прежде всего, профессор З. не был настоящим профессором и лишь играл роль полного профессора славистики по принципу наименьшего сопротивления обстоятельствам, в которых оказался в эмиграции. Не был он, собственно говоря, и профессором З.: этот инициал, используемый здесь для поддержания иллюзии художественного вымысла, был продуктом обратного перевода с языка новой родины на его родной, — еще одной защитной пленкой, или если угодно, тефлоновым покрытием, позволявшим сочетать эффекты присутствия и отсутствия. Так что кто читал Борхеса в панамериканских сумерках, оставалось под вопросом.
И что значит «читал»? Во-первых, уже сама форма этого глагола позволяет догадываться, что читал, но вряд ли дочитал. (Так оно, по сути, и было, хотя, с другой стороны, сколько требуется прочесть, чтобы оправдать употребление совершенного вида?) Тем более, что Борхес автор, как говорится, трудный. Превосходя по лаконизму рассказы Хемингуэя и Бабеля, по повествовательной и интеллектуальной насыщенности его тексты напоминают книги Пруста или сочинения современных пост-структуралистов. Дочитать короткий рассказ Борхеса не легче, чем отменно длинный модернистский роман. Профессор З. прочитал один рассказ целиком, в середине второго погрузился в дремоту, вынырнув из которой с ангельской кротостью начал третий, но тоже отложил. Впрочем, все три оставили одинаково сильное впечатление, освобождая от необходимости доканчивать и тем самым оспаривая самый принцип замыкания, столь дорогой структуралистам, к которым обычно причисляли и профессора З., и столь же ненавистный сменившим их разрушителям.