А факты были таковы: Пёс вернулся с той стороны улицы, но не успел он зайти, как снова убежал — шерсть дыбом, глазищи от страха — как яйца вкрутую. А с ним был таков и мистер Винески, верный постоялец и городской брадобрей на все времена. Мистер Винески дал понять, что сыт по горло Бенджамином, который скрежещет зубами за столом.
Почему бы, намекнул он далее дедушке, не привести городского зубодёра, чтобы тот удалил у мальчишки коренные зубы — молотилки — или же сдал бы сорванца в аренду на мукомольню и пусть зарабатывает на своё содержание!
«Меня не отбрить!» — подытожил мистер Винески. Он рано уходил и засиживался в парикмахерской допоздна. Временами он возвращался для полуденного сна, но тут же поворачивался и уходил, завидев неподвижно сидящего Пса на лужайке.
Хуже того — постояльцы раскачивались в креслах со скоростью сорок раз в минуту, словно неслись, не разбирая дороги, вместо того, чтобы мерно покачиваться раз в двадцать секунд, как в старые добрые времена — всего месяц назад.
Это качание и кот, спускающийся с крыши, служили мистеру Винески барометром. Стоило ему это увидеть, как он бежал со всех ног за незаменимым бабушкиным полдничным печеньем.
Да, кстати про кота. Примерно в то же время, когда Пёс отправился вплетать клевер в свою дрожащую шкуру, кот вскарабкался на крышу, где он носился и орал по ночам, и выцарапал на рубероиде иероглифы, которые дедушка пытался расшифровывать каждое утро.
Мистер Винески даже добровольно вызвался приставить лестницу и снять кота, дабы спокойно спать по ночам. Когда это было исполнено, кот, напуганный некоей невидимой силой, стремглав вернулся на крышу, расцарапав при этом кровлю, готовый вздрогнуть от любого палого листа или порыва ветра, а тем временем Бенджамин наблюдал за происходящим из окна своей комнаты…
В конце концов дедушка согласился положить сметаны и тунца в дождевой лоток, куда изголодавшийся дрожащий кот спускался раз в день на кормёжку и в панике улепётывал.
Если парикмахер прятался в своём ателье, Пёс — на лужайке, а кот на крыше, то дедушка начал допускать опечатки в своём типографском дворце. Некоторые опечатки превращались в словечки, которые он частенько слышал от котельщиков и работяг-железнодорожников, но сам никогда ими не увлекался.
В тот день, когда дедушка вместо «горячие сосиски» напечатал «горячие сиськи», он сорвал с себя свой зелёный целлулоидный козырёк, измял запачканный типографской краской фартук и пришёл домой раньше обычного, запить это дело вином до обеда, а также после оного.
— Кризис, ни дать ни взять.
— Что? — спросила бабушка, сидя поздно вечером на крыльце.
Дедушка не сразу сообразил, что проговорился. И спас положение тем, что залил в себя ещё вина.
— Ничего, ничего, — сказал он.
Но на самом-то деле очень даже чего. Прислушавшись, он, кажется, начал понимать причины Апокалипсиса над головой: Бенджамин пережёвывал тишину своими коренными зубами, перемалывая летние деньки со скрежетом тормозящего локомотива. И всё это зубами, которые становились всё острее…
Эта ночь решающая. Иначе нельзя. В противном случае днём позже кот бросится с крыши, Пёс загниёт в траве, парикмахера, лепечущего на разных языках, увезут в психушку.
То засыпая, то пробуждаясь от тяжёлого сна, дедушка проснулся и сел в постели.
Он что-то услышал. На этот раз он точно что-то услышал.
До него дошёл звук из старого фильма, но он не помнил, где или что, и запамятовал, когда.
Но звук потревожил его замшелые уши, душу и мышцы на ногах, словно у него начала пробиваться новая диковинная растительность на коже.
На дальнем краю кровати он увидел пальцы ног, которые, словно мышки, всматривались в жутковатую ночь, и втянул их под одеяло.
Он слышал истеричные пляски кота на крыше мансарды. Пёс на пустыре выл на луну, но никакой луны не было в помине!
Дедушка прислушался, затаив дыхание. Но звук не повторился и не отозвался эхом, не отскочил рикошетом от башни над зданием суда.
Он повернулся на бок и уже был готов погрузиться в чёрную смолистую жижу сна на миллиард лет. И тут его осенило. Странно! Постой-ка! Почему смола? Почему миллиард лет? Почему сон?
От этих мыслей дедушка резко встал, выскочил из постели, спустился в подвал, по пути накидывая халат. В подвале он оделся и пропустил один глоток вина из одуванчиков, и ему подумалось, а почему не три глотка?
В библиотеке, покончив с возлияниями, он, наконец, расслышал слабый звук и не без труда поднялся в комнату Бенджамина.
Бенджамин лежал с испариной на лбу, смахивая, ни больше ни меньше, на любовника после свидания с роскошной женщиной, как на греческой вазе в нескольких картинах. Дедушка усмехнулся про себя. Что ты, старик, он же ещё мальчик…
Он повернулся и чуть не споткнулся о сваленные на пол книги. А ещё они лежали на полках раскрытыми для обозрения.
— Э, Бенджамин, я и не знал, что их у тебя так много! — изумился он.
Ибо во множестве, на барельефах, на гобеленах и в музейных экспозициях лежали полсотни книг, раскрытых и распластанных, на страницах которых динозавры скалили зубы, рыскали, когтили доисторическую мглу, парили в небе, словно воздушные змеи, на перепончатых крыльях, тугих, словно барабаны, или вытягивали телескопические удавьи шеи из болот, источающих миазмы. Или, разинув пасти, смотрели на исходящее ливнем небо, погрязая и пропадая в гробницах чёрных смол. И терялись в миллиардах лет, которые пробудили старика.
— Не видывал ничего подобного, — прошептал он.
Действительно, не видывал.
Лики. Тулова. Паучьи лапищи, мясистые ножищи, изящные балетные ступни — что угодно для души! Когти-клещи-скальпели обезумевшего хирурга, кромсающего плоть собратьев своих на тончайшие паштеты и фарш для сэндвичей. Вот трицератопс перепахивает рогами пески джунглей. Его заваливает и отправляет в небытие тираннозавр рекс. Вот, словно надменный «Титаник», бронтозавр величаво плывёт навстречу невидимым столкновениям с плотью, временем, погодой и ледяными горами, надвигающимися в южном направлении на сушу в ледниковый период. В вышине — воздушные змеи без привязи, бомбовозы-птеродактили из ночного кошмара, стригущие мглу. Ветер играет на их перепонках, как на барабанах. Они машут-хлопают крыльями, как уродливыми опахалами, словно это книги-ужастики в иссушенном убийственном пунцовом небе.
— Так-так…
Дедушка мрачно и решительно нагнулся, чтобы захлопнуть книги.
Он спустился по лестнице за новыми книгами, своими собственными. Он принёс их наверх, раскрыл и разложил на полу, на полках, на кровати.