отправил в НКВД заявление о подозрительном поведении своего «вербовщика», которому тогда не был дан
ход. В результате предусмотрительного доносчика после года пребывания в следственной тюрьме пришлось
освободить.
Уникальным случаем можно назвать донос на самого себя, сохранившийся в АСД Фрица Гильдебрандта,
работавшего наладчиком на московском станкозаводе им. Орджоникидзе. При обыске было най-
188 ГАРФ. Ф. 10 035. On. 1. Д. П-50 209.
189 Например, Ляпунов, начальник секретной части Щуровского цементного завода, одновременно являлся сотрудником
Коломенского райотдела УНКВД МО — ГАРФ. ф. Ю035. On. 1. Д. П-29294.
190 Журавлев С. В. Современные методы... С. 136.
109
дено написанное его рукой заявление, в котором Гильдебрантд указывал на себя как на скрытого фашиста.
На допросе арестованный дал такое объяснение, укладывавшееся в рамки навязанного ему сценария —
будучи германским шпионом, я не мог добровольно уехать из страны, «поэтому я написал в НКВД
анонимное письмо, чтобы меня выслали из СССР, следовательно, я бы прекратил свою шпионскую
деятельность не по своей воле». Расчет оказался точным, но лишь наполовину — немца приговорили к
высылке из Советского Союза, но до исполнения приговора он не дожил, скончавшись в тюрьме.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СКОРБНЫЙ ПУТЬ
Глава 6
ЛИШЕНИЕ СВОБОДЫ 1. Отбор жертв
Национальность не являлась единственным критерием для отбора жертв немецкой операции, здесь, как
справедливо отмечают А. Рогинский и Н. Охотин, срабатывало «сочетание этнического и инсти-
туционального факторов»191. На первом месте оказывались те люди, которые долгое время проживали и
работали в Германии, имели в этой стране родственников или знакомых, с которыми продолжали
поддерживать связь. Для их выявления решающую роль играли место рождения, анкетные данные о
предыдущих местах работы и адресах родственников, звучащая по-иностранному фамилия, наконец.
На первом этапе репрессий реализовывались «учеты», т. е. картотеки, содержавшие данные о регистрации
иностранцев, их переходе в советское гражданство, контактах с заграницей, различных правонарушениях.
«Учеты» формировались на основе сообщений различных ведомств, занимавшихся эмигрантами, агентурной
информации, результатов перлюстрации почты и т. д. Накопление «компромата» рассматривалось
руководителями НКВД как подготовка к масштабным операциям, до которых чекистские руки дошли только
к 1937 г. Выступая перед руководящими работниками НКВД Украины 17 февраля 1938 г., Ежов считал такой
подход уже недостаточным. «Надо иметь в виду, — подчеркивал нарком, — что учет для нас не мертвое
дело, вот взяли на учет на всякий случай и держите на учете, а придет время, нам скажут репрессировать
эсеров и поляков, или немцев, так вот мы возьмем отрубим им голову и всё»192. Очевидно, что отмеченная
Ежовым функция «чекистских учетов» как «дамоклова меча»
191 Наказанный народ. С. 58.
192 Цит. по: Петров Н. В., Янсен М., Указ. соч. С. 342.
111
с максимальной интенсивностью реализовывалась как раз в дни его пребывания в Киеве.
Уже в ходе национальных операций стал очевиден дефицит лиц, которых можно было бы отнести к «группе
риска». Речь шла уже не о сочетании факторов, а о соответствии жертвы хотя бы одному из них.
Завербованными шпионами оказывались и лица немецкого происхождения, никогда не бывавшие в
Германии, и этнические русские, проживавшие в этой стране некоторое время (в этой категории до-
минировали бывшие военнопленные, прошедшие через германские лагеря). Круг репрессированных
расширялся за счет их знакомых и сослуживцев, опасной становилась даже такая мирная профессия, как
преподавание немецкого языка.
В серии статей «Комсомольской правды», которые должны были научить молодежь бдительности по
отношению к агентам иностранных разведок, рассказывалось о благообразном старике, который вел курсы
немецкого языка на одном из оборонных предприятий. В ходе занятий тот выпытывал у своих учеников
информацию о том, кем являются их родители, «что мы дали в этом году», «как мы боремся за качество» и т.
п. Статья заканчивалась плакатной моралью: «...Искренне были удивлены работники завода, узнав, что столь
уважаемый ими безобидный старичок-преподаватель оказался опытным шпионом, заклятым врагом
советского государства, а они стали невольными пособниками шпионажа»193.
К весне 1938 г. шпиономания, раздувавшаяся прессой и партийными организациями, достигла максимально
возможных пределов. Еженедельник «Журналь де Моску» писал о том, что каждый гражданин Германии,
проживающий за рубежом, завербован в качестве агента гестапо. Русским женам репрессированных,
пытавшимся выяснить судьбу своих мужей, заявляли: «Вы должны были знать, что все немцы в СССР
являются шпионами»194. Подобная атмосфера накладывала свой отпечаток на деятельность сотрудников
госбезопасности, в подавляющем большинстве членов ВКП(б), избавляя их от сомнений в правильности
проводимых операций.
Особенностью системы советской юстиции было «сращивание оперативной и следственной работы»195.
Одни и те же работники НКВД, приписанные к Управлениям государственной безопасности в
Зильвер А. Из записок следователя // Комсомольская правда. 3 сентября
РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 292. Д. 101. Л. 6. Кудрявцев В., Трусов А. Указ. соч. С. 255.
112
центре и на местах, занимались агентурно-розыскной деятельностью, оформляли аресты и проводили
следственные мероприятия. В своих действиях они ориентировались не на нормы права, а на волю непо-
средственного начальства, которое, в свою очередь, было ознакомлено с секретными директивами и устными
указаниями наркома Ежова и его заместителей. Об этом неоднократно говорили при допросах те
«стрелочники», которые были привлечены к судебной ответственности за произвол «большого террора».
На каждую жертву составлялась справка на арест, которая, как правило, и является первым документом в
архивно-следственных делах. Справки на арест (за исключением периода «большого террора») носили
характер докладных записок, где в развернутом виде реконструировались «контрреволюционные связи» того
или иного человека. Следует согласиться с оценкой С. В. Журавлева, назвавшего справку одним из ключевых
документов АСД, ибо из нее «историк получает представление о том, каким именно компроматом распола-
гало следствие накануне ареста» того или иного человека196.
В горячке массовых репрессий справки на арест заполнялись формально и писались трафаретно, потеряв
свое содержательное значение для исследователя. После напечатанной в бланке документа фразы «приняв во
внимание, что гражданин... достаточно изобличается в том, что...» следует всего несколько слов, типа
«совершил подозрительные по шпионажу деяния», «вращается в кругу антисоветски настроенных лиц». Как
правило, в справке отмечалось, по какому пункту 58-й статьи будет предъявлено обвинение, но бывали и
исключения. Иногда из данного документа просто невозможно понять, в чем же виноват тот или иной
человек: «Находясь в Германии, сидел долгое время в полиции, а затем в концентрационных лагерях,
освобожден и приехал в СССР при подозрительных обстоятельствах, а также подозрительно то, что Шанцер
является членом КП Германии»197.
Справки на арест пестрят подобными перлами бюрократического «новояза», оперативным работникам
приходилось буквально на ходу сочинять инкриминируемые немцам контрреволюционные деяния. Там, где