СССР.
122
еле ареста члена Политсекретариата ИККИ Вильгельма Кнорина все его книги превратились в вещественное
доказательство антисоветских настроений их владельцев. Работы оппозиционеров из ВКП(б) упоминались в
одном ряду с изымаемыми «книгами Гитлера», которые отмечены в протоколе ареста и обыска лишь
единожды211.
В ряде АСД сохранились в вырезках или целиком иностранные газеты, фигурировавшие в обвинительном
заключении как «фашистская пресса», даже если газеты были швейцарские. У Гершеля Рындхорна были
изъяты журналы, которые его жена привезла из Германии и отдавала на время своим знакомым. Оказалось, что там были выкройки модных платьев, но на обложке красовались лидеры Третьего рейха. В результате
были репрессированы и сам отец, и трое его сыновей. Дочь привезла из Германии Ирине Шуман значок «Не-
мецкого трудового фронта» со свастикой. Это обеспечило матери в 1941 г. пять лет лагерей. У Андрея
Беррата, отсидевшего в концлагере более полугода, была обнаружена фотография племянника в форме
штурмовика, ставшая в ходе следствия доказательством фашистской агитации.
Следует отметить, что при обысках у немцев работники НКВД находили достаточно много огнестрельного
оружия. Арестованные признавались, что кое-что привезли с собой из Германии, особенно те, кто прибыл
нелегально на советских пароходах. Оружие — преимущественно пистолеты системы наган — немцы
носили с собой для самообороны, продавали, обменивали. Очевидно, это было обыденным явлением в
России, не так давно пережившей гражданскую войну. У Вильгельма Бетлинга при обыске был обнаружен
газовый пистолет, стреляющий «пистонами с начинкой отравляющими веществами», что обеспечило ему
смертный приговор. Изымалось и наградное оружие, сохранившиеся у тех немцев, кто попал в плен, а потом
сражался в отрядах интернационалистов в Красной Армии.
4. Тюрьма
Арестованных в Москве и ближайшем Подмосковье привозили в Бутырскую или Таганскую тюрьму,
женщин — в Новинскую, находившуюся неподалеку от Смоленской площади. В Сокольнической тюрьме на
улице Матросская тишина «политические» не содержались, но там давали устную информацию о
приговорах, в том числе и
Гильда Гаушильд, у которой были найдены эти книги, оправдывалась, что они были необходимы мужу для подготовки
антифашистских работ.
123
печально известные «десять лет без права переписки». Оперативные работники сами ездили в тюрьмы, где
содержались их подследственные, есть лишь косвенные указания на то, что некоторых из них для
интенсивных допросов переводили во внутреннюю тюрьму «дома № 14» на Лубянке. В ряде городов
Московской области — Коломне, Егорьевске — были свои тюрьмы. Там, где их не было, как в городе
Кунцево, подследственные содержались в камерах предварительного заключения при райотделах НКВД.
Общим для всех мест была невероятная скученность, выступавшая фактором морального давления на
заключенных. Из их заявлений, написанных на этапе следствия и сохранившихся в АСД, мы получаем
подтверждение того, что уже знаем по воспоминаниям — люди спали по очереди, летом в камерах была
невыносимая жара, а зимой — холод. Всем командовали уголовники, а свежеприбывших обрабатывали
«наседки», стараясь выведать у новичков нужную информацию и рекомендуя подписать любые обвинения в
свой адрес, чтобы поскорее вырваться в лагерь, где режим, как обещали, должен был быть гораздо мягче.
Подследственным не выдавали одежды, и если человек третий год находился под следствием, его носильные
вещи буквально рассыпались в прах. Женщины — Кэти Розенбаум, Гильда Гаушильд, Роберта Гроппер —
писали в своих заявлениях, что не могут выйти из камеры на допрос, так как им нечего надеть. Если
человека арестовывали летом, а процесс следствия затягивался, с наступлением зимы ему не выдавали
теплой одежды. Людей выручала только помощь родных и близких, однако у эмигрантов из Германии
зачастую не было никого, кто мог бы позаботиться о них.
Тот из немцев, кто находился под следствием больше года, успевал в достаточной степени овладеть русским
языком, чтобы общаться с сокамерниками и вступать в переписку с администрацией тюрьмы. Впоследствии
это позволяло выжить в тяжелейших условиях ГУЛАГа. Неожиданные встречи со знакомыми и соратниками
по борьбе случались и на этапе следствия, переполненность тюрем не позволяла изолировать немцев друг от
друга. Один из участников мифического «антикоминтерновского блока» Вальтер Розе-Розенке на допросе 30
января 1956 г. показывал, что «в Таганской тюрьме я сидел со своими однодельцами, которые также
возвращались с допросов избитыми». Отправкой в эту тюрьму пугали, так как там существовали настоящие
камеры пыток.
Наряду с другими в камерах формировалось и немецкое «землячество», члены которого по мере сил
оказывали друг другу поддержку,
124
хотя и опасались, что их сосед может быть завербованным «стукачом». Даже в этих условиях люди пытались
осмыслить происходящее, делились опытом поведения на допросах, думали о будущем. Член ЦК КПГ в
начале 30-х гг. Роберта Гроппер подпортила свою карьеру тем, что примкнула к фракции Гейнца Неймана, бросившей вызов председателю партии Эрнсту Тельмана. Уже в московской эмиграции она всячески
старалась избегать и Неймана, и его жену Маргарету Бубер-Нейман, отдавая себе отчет в том, чем может
обернуться даже простой разговор с ними в коридоре гостиницы «Люкс». Однако двум женщинам было
суждено встретиться в тюремной камере, и разговор между ними представляется весьма показательным для
настроений немецких коммунистов, оказавшихся жертвами репрессий. Бубер-Нейман писала в своих
воспоминаниях: «Ее лицо было бледно-серым от тюремной жизни, с темными кругами под глазами, и она
ломала себе голову над одним и тем же вопросом: "Почему же это произошло? Чем же я провинилась?"
Однажды она спросила меня: "Будешь ли ты рассказывать иностранным рабочим, если мы окажемся за гра-
ницей, обо всем том, что мы увидели и пережили в Советском Союзе?" Когда я ответила, что это моя
обязанность после того, что мы, пусть и не осознанно, являлись пособниками ГПУ, она воскликнула
дрожащим голосом: "Ради бога, не делай этого! Ты не имеешь права лишать рабочих их иллюзий, их
последней надежды!"»212
Арест и помещение в тюрьму означали для человека переход в совершенно новое состояние. Все, что было
когда-то близким, естественным и доступным, осталось где-то очень далеко. Чтобы выстоять, требовалось
собрать в кулак все духовные и физические силы. Можно лишь удивляться проницательности следующих
слов юриста Феликса Галле, написанных в начале 20-х гг. и обращенных к немецким пролетариям: для
арестованного «начинается время самых важных испытаний в его жизни, особенно если речь идет о самых
тяжелых обвинениях и при этом он впервые оказался в заключении... Даже если он заранее готовил себя к
мысли о возможном аресте, различие между априорными представлениями и реальным состоянием чело-
века, приведенного в полицейский участок или в тюрьму, проявится достаточно быстро»213.
212 Buber-Neumann М. Op. cit. S. 166-167.
213 Halle F. Wie verteidigt sich der Proletarier in politischen Strafsachen vor Polizei, Staatsanwaltschaft und Gericht? Berlin, 1924. S. 9.
125
Глава 7
ПОЛУЧЕНИЕ ПРИЗНАНИЙ
Допрос обвиняемого в условиях «сталинского правосудия» выступал одновременно и как ключевой
инструмент следствия, и как кульминация человеческой трагедии. Именно в кабинетах оперативных
работников НКВД лицом к лицу сталкивались человек и система, причем физическое и психическое