якобы делал снимки заводских помещений в шпионских целях. Если кто-то из родственников того или иного
обвиняемого состоял в НСДАП или примыкавших к ней организациях, то и сам он оказывался «сторонником
фашизма». На то, что членство в них было почти принудительным, скидок не делалось. Муж сестры Эриха
Константа в справке на арест фигурирует как «активный фашист», а в обвинительном заключении уже как
«приближенный Гиммлера».
Вопросы, которые задавались немцам на первом допросе, фактически перетолковывали их биографию в
криминальном ключе. Почему так долго не вступал в советское гражданство? Почему был выпущен из
концлагеря? Почему не прекратил переписку с родственниками в Германии? Почему полгода находился на
нелегальном положении и ни разу не был схвачен гестапо?237
Рано или поздно человека подводили к ключевому вопросу: «назовите Ваших знакомых, арестованных
органами НКВД». К осени 1937 г. на него уже невозможно было дать отрицательный ответ. От каждого из
арестованных, согласно логике следствия, исходили волны потенциальной угрозы, способные инфицировать
любого из окружающих. Подобная интерпретация репрессий как борьбы с расширяющейся эпидемией
вполне вписывалась в биологические установки на «выкорчевывание сорняков», «прополку нашего
социалистического огорода», которыми изобиловали передовицы советских газет.
Борьба с эпидемией шпионажа и вредительства требовала не только оперативных и жестких мер, но и
отодвигала на второй план вопрос о личной вине. Зараженный вирусом человек может быть и не виноват в
этом, однако он является носителем угрозы. Какой — в соответствии с принципом «экономии сил»
сотрудники НКВД определяли, отталкиваясь от биографических данных и круга знакомых того или иного
человека. Выходцев из Германии легче всего было об
237 Последний вопрос был задан следователем функционеру КПГ в округе Гессен-Франкфурт Якобу Рабелю.
141
винить в шпионаже, здесь требовалось либо признание самой жертвы, либо компрометирующие показания
ее знакомых.
1. Шпионаж
Если посмотреть статистику расстрелянных на Бутовском полигоне по обвинению в шпионаже, то окажется, что «германских шпионов» среди них несравненно больше, нежели выходцев из Германии или этнических
немцев. Это нетрудно объяснить — Третий рейх считался самым вероятным противником СССР в будущей
войне, кроме того, сказывалась германофобия, порожденная войной минувшей. Однако формально-
бюрократический подход при проведении «национальных операций» привел к тому, что среди их жертв
агентов польской разведки оказалось в два с половиной раза больше, нежели германской238.
Вычленить и назвать точное число «шпионов» в нашей базе данных не представляется возможным —
слишком многим навешивали в обвинительных заключениях комплексные ярлыки: «член контрре-
волюционной шпионско-диверсионной организации» и т. п. Однако не будет преувеличением сказать, что в
подавляющем большинстве изученных АСД, закончившихся приговором в период проведения массовых
операций, шпионаж обязательно присутствует. Лишь после ноября 1938 г. в ходе осторожного пересмотра
немецких дел происходила переквалификация шпионского параграфа печально известной пятьдесят восьмой
статьи (58-6) на более легкое обвинение в антисоветской агитации (58-10, часть 1).
Буквально по пальцам можно пересчитать случаи, когда выходцы из Германии обвинялись в шпионаже в
пользу третьих стран — Японии, Польши. Врач Всесоюзного института эпидемиологии Вальтер Домке,
прибывший в Москву через Париж, признался уже на первом допросе, что завербован французской
контрразведкой. Впрочем, уже через пять дней его «поправили» и записали в агенты гестапо. То же самое, хотя и не сразу, произошло с редактором ДЦЦ Гансом Блохом. Он бежал из Германии в Голландию, и потому
в материалах предварительного следствия, которое вело Советское райотделение НКВД, признался, что был
завербован голландской разведкой. После пере
' Подсчитано на основе статистики по всему СССР: за шпионаж в пользу Польши было репрессировано 38,5 %, в пользу
Германии - 14,8 % арестованных в 1937-1938 гг. Затем шли такие страны, как Латвия, Румыния, Финляндия, явно не
претендовавшие на роль «великих держав» (Denninghaus V. Op. cit. S. 568).
142
дачи Блоха на Лубянку и присоединения к «антикоминтерновскому блоку» его переписали в агенты гестапо, а затем — в члены контрреволюционной троцкистской организации.
Ключевым моментом в ходе конструирования «шпионских сетей» выступала вербовка, подразумевавшая
прямой контакт обвиняемого с агентами германской полиции или гестапо. Направление следственных
действий было задано свыше, в газетной передовице «О некоторых коварных приемах вербовочной работы
иностранных разведок» говорилось буквально следующее: «Известно, что почти все лица, получающие
разрешение на выезд из Германии, обязаны предварительно явиться во внешнеполитический отдел
национал-социалистской партии, где преобладающее большинство из них получают разведывательные
задания»239.
В результате такого взаимодействия получался шпион первой категории, который исполнял роль резидента
по отношению к тем немцам, кто был завербован им уже в СССР. В нескольких десятках дел эта роль
отводилась сотрудникам германского посольства. Чем детальнее в материалах следствия раскрывались
обстоятельства вербовки, тем больше она напоминала аналогичную процедуру, которая использовалась в
органах госбезопасности для набора добровольных помощников. Следователям НКВД, хорошо знакомым с
масштабами проникновения «сексотов» во все сферы общественной жизни сталинской России, казалось
совершенно естественным, что по таким же правилам должна быть организована деятельность
политической полиции и за рубежом.
Механизм вербовки шпионов в Германии, представленный в АСД, сводился к двум основным вариантам.
Для легально въехавших в СССР это было получение загранпаспорта в местном отделении полиции, для
нелегалов — аресты и пребывание в концлагере, освобождение под подписку об отказе от
антигосударственной деятельности. В каждом из двух вариантов проверить обстоятельства вербовки не
представлялось возможным.
Разницы между Веймарским и гитлеровским периодами в истории Германии для органов госбезопасности
практически не существовало. Это порождало явную нелепицу при оформлении АСД. Так, уже в 1931 г.,
придя в полицию, архитектор Курт Либкнехт был завербован «человеком в форме агента гестапо», хотя
такой организации еще не было и в помине. В протоколе допроса Курта Ноака его вербовщик назывался
агентом то гестапо, то германской охранки (дело также про
Уранов С. Указ. соч.
143
исходило в 1931 г.). Георг Губер, получивший за участие в Баварской советской республике 15 лет тюрьмы, начал изучать в заключении русский язык. Тут же у следователя возник вопрос: «В тюрьме из Вас,
изучающих иностранные языки, готовили шпионов для переброски за границу с целью вести шпионскую
работу, признаете Вы это?»2'1"
Масштаб бюрократического контроля в годы Веймарской республики и в период становления Третьего рейха
явно отставал от советской практики — в больших городах загранпаспорта выдавали в обычных
полицейских участках. Для этого следовало только быть зарегистрированным по месту жительства более
полугода и иметь в полицейском архиве «чистую карточку», которая кочевала за тем или иным человеком по
местам его постоянной регистрации.
Даже после прихода Гитлера к власти немецкие коммунисты умудрялись получать новый паспорт, заявив,