арестовало многих иностранцев, среди них совсем молодые, которые никак не могут быть причастны к
троцкизму» (Доротея Гарай). «В СССР люди помешались на шпионах и вредителях, в каждом хорошо
одетом человеке и похожем на иностранца здесь видят шпиона и сажают его» (Кэти Лоршейд).
«Машина слухов» в СССР никогда не оставляла без работы органы госбезопасности, и в то же время хотя бы
частично компенсировала отсутствие независимых СМИ. Люди, способные самостоятельно мыслить и
освоившие чтение газет между строк, без особого труда реконструировали реальный ход событий. Согласно
показаниям свидетелей, слесарь обувной фабрики имени Парижской Коммуны Ганс Ротер утверждал по
поводу суда над Бухариным и Рыковым, «что этот процесс создан по инициативе определенной группы
людей, находящихся у власти... Ротер никак не соглашался с тем, что Максим Горький умер по вине лиц, проходящих на процессе как обвиняемые».
3. Сравнение как преступление
Стереотипным обвинением в адрес иностранных специалистов из Германии было то, что они выказывали
злорадство по отношению к неурядицам советского труда и быта. Чаще других упоминалась нехватка
продуктов и товаров в магизанах, отсутствие достойного жилья, аварии на производстве, постоянное
отвлечение рабочих на разного рода общественные мероприятия. При этом неизбежно возникал образ
аккуратной и деятельной Германии, а сами обвиняемые, если верить показаниям свидетелей, заявляли, что
они сами гораздо
150
лучше устроили бы жизнь в Советском Союзе. Всего несколько дополнительных штрихов, и это
превращалось в пропаганду фашизма: «Скоро к нам придет Гитлер, он вам покажет, как управлять страной.
Сталин управлять не может. У нас ничего нет, а в Германии все есть», — утверждал, согласно показаниям
свидетелей, бывший немецкий военнопленный Пауль Барц248.
Большинство немцев, находившихся под следствием в период проведения массовых операций, отдавали себе
отчет в том, что подобные сравнения усугубляют их вину. В ходе допросов они были готовы признать, что
хвалили жизнь в Германии, но упорно отрицали, что сравнивали ее с жизнью в СССР (Шарлота Маковская,
Линна Лан-ге). То же самое можно утверждать и в обратном отношении. «Я высказывала недовольство на
жизнь, но сопоставления с Германией не проводила», — говорила на допросе Маргарита Киш, арестованная
в феврале 1938 г. работница Электрозавода.
И все же удержаться от сравнения двух диктатур людям, находящимся на грани эмоционального срыва, было
невозможно. Еще один рабочий Электрозавода Альфонс Гут, у которого репрессировали четырех из пяти
сыновей, заявил следователю: «Гитлер хоть скажет, за что арестовывает, а Советская власть арестовывает и
не говорит даже, где находится арестованный». Гут выражал желание, как только вернутся его сыновья,
сразу же выехать обратно в Германию. До самой своей смерти в лагере отец так и не узнал, что трое его
сыновей были расстреляны на Бутовском полигоне еще до его ареста.
Параллели между нацизмом и сталинским режимом постоянно возникали и у палачей, и у их жертв,
зачастую непроизвольно, просто по созвучию терминов. Так, оставшийся в Германии брат Эрны Лей-бахер, согласно ее показаниям «был призван в трудовые лагеря». Это означало, что он отбывал трудовую
повинность, однако для следователя это было равносильно тому, что брат стал охранником в концлагере. В
справке на арест матери Эрны, арестованной ранее, речь шла о том, что та «восхваляет фашистскую
Германию, утверждает, что там нет таких репрессий, как в СССР».
Многие реалии германской жизни, о которых шла речь в процессе следствия, получали под пером
сотрудников НКВД привычные для сталинской России названия, придававшие им контрреволюционную
окраску. Так, члены СДПГ рассматривались как «меньшевики», члены остальных партий, включая Центр —
как «буржуазные националисты». Зеркальным отражением советского «новояза» в следственных
248 ГАРФ. Ф. 10 035. Оп. 2. Д. 14641.
151
делах были кулаки и батраки, лавочники и царские придворные, если речь шла о социальном
происхождении, троцкисты, двурушники и уклонисты, если речь шла о партийной биографии арестованных.
Интересно, что в период массовых операций из материалов следствия исчезает слово «концлагерь» в
советском контексте, часто встречавшееся в них еще в 1936 г.249
Логику собственных действий оперативные работники органов НКВД автоматически переносили на гестапо
(кстати, гестапо постоянно называли «германской охранкой»). Роберт Грундман, приехав в СССР, до начала
войны с Германией продолжал переписку с родными. В обвинительном заключении это рассматривалось как
доказательство его шпионской миссии: «Характерно, что органы Гестапо, по невозвращении Грундмана из
СССР, репрессий в отношении его родственников не применяли».
Подобная халатность их немецких коллег искренне удивляла сотрудников госбезопасности — ведь у
советских «невозвращенцев» к ответственности привлекались все члены семьи, оставшиеся в Союзе250.
Эрвин Шуберт получил заграничный паспорт уже после того, как побывал на допросе в гестапо. Это
вызвало ироничное замечание следователя: «Не кажется ли Вам, что полиция должна была бы более
бдительно отнестись к Вашему отъезду в СССР?» На партсобрании в ИККИ, когда разбирали персональное
дело Вернера Петермана, один из его коллег выразил удивление: Петерман регулярно посылает деньги
своему больному отцу в Германию, «и несмотря на это отца Петермана не трогают. Я знаю, что за очень
небольшие колебания и высказывания в Германии людей сажают в концентрационные лагеря». Обвинителю
было невдомек, что формирование «народного сообщества»251 в условиях нацизма шло иными путями,
нежели сталинская унификация советского общества, не оставлявшая «свободного пространства» даже в
семейных и личных отношениях.
Вопрос о том, кому и где жить хорошо, оказался в центре судебного процесса, в ходе которого в
контрреволюционной агитации обвинялся Вильгельм Рабэ. Благодаря сохранившемуся протоколу засе
249 См. например постановление о продлении следствия, в рамках которого обвинялись Эрих Констант и Павел Липшиц: «По делу
предстоит ряд новых арестов вскрытых и законспирированных троцкистов и вызов некоторых проходящих по делу троцкистов из
концлагерей...»
250 См. Генис В. Л. Неверные слуги режима: первые советские невозвращенцы (1920-1933). М.,2009.
251 См. дискуссию о применимости этого термина в исследованиях по социальной истории Третьего рейха: "Volksgemeinschaft". Potenzial und Grenzen eines neuen Forschungskonzepts // Vierteljahrshefte fuer Zeitgeschichte. 2011. Heft 1. S.l-18.
152
дания Мосгорсуда мы можем детально реконструировать взаимные обвинения сторон. Бывшие коллеги
обвиняли Рабэ, что он постоянно восхвалял жизнь в Германии, утверждая, что рабочие там получают
высокие зарплаты, а «папиросы в пять раз дешевле, чем в Советском Союзе». Немец вначале отпирался, но
потом признался, что сравнивал не только цены на папиросы, но и вкус пива, которое ему в Москве очень не
нравилось. Судебный процесс получил неожиданный поворот после выступления секретаря
парторганизации карандашной фабрики, выступившей в защиту Рабэ — по ее данным, тот по ночам часто
плакал в общежитии, так как скучал по семье и родине. Этого не хватило для оправдания, но обеспечило
выходцу из Юте-борга достаточно скромный приговор к трем годам заключения, один из которых он уже
отсидел в качестве подследственного.
Если применительно к повседневной жизни криминальным оказывалось противопоставление России и
Германии, то по отношению к условиям заключения все было наоборот. Освободившись после первого