гг. В 1941 г. этнический фактор (не гражданство и даже не «контакт с заграницей») стал решающим. В
военное время по отношению к немцам, проживавшим в Советском Союзе, действовал тот же принцип
«коллективной вины», который будет применен по отношению к жителям Германии в решениях
Потсдамской конференции. Не имея необходимых ресурсов для оперативной работы по каждому из немцев,
органы госбезопасности, как и в 1937 г., получили приказ на ведение «огня по площадям». В еще большей
степени, чем в период первой немецкой операции, были задействованы низовые структуры НКВД — из 86
дел военной поры, по которым у нас есть данные об органах следствия, 44 были заведены в райотделах и
отделениях.
189
А. Герман справедливо отмечает, что репрессии лета-осени 1941 г. нельзя называть геноцидом. «Немецкие
граждане Советского Союза стали жертвами перестраховки, принявшей присущую сталинскому режиму
грубую форму в условиях суровой и жестокой войны»330. Говоря об этническом факторе как решающем,
следует сделать важную оговорку: национальность определялась не по крови, а по месту рождения. Попытки
прибывших из Германии евреев отмежеваться от немцев не приводили к успеху. Клара Фурман,
арестованная на второй день войны, никогда не имела немецкого подданства, но работала ранее в советском
торгпредстве в Берлине и имела репрессированных родственников.
Органам НКВД в полной мере удалось использовать фактор внезапности. После арестов в первые дни войны
наступило некоторое затишье. Однако приближение вражеских войск к столице привело к появлению 6
сентября распоряжения о высылке 8617 граждан немецкой национальности из Москвы и области331. Только
9-12 сентября 1941 г. органами госбезопасности были арестованы 48 человек из нашей базы данных.
Следствие по их делам заканчивалось уже в эвакуации, перерыв в ходе следственных действий достигал
полугода.
Важным отличием от немецкой операции 1937-1938 гг. стало значительное количество смертей на этапе
следствия, как правило, в Чистопольской тюрьме в Татарии и в столице Киргизии Фрунзе первой военной
зимой. Здесь свирепствовали брюшной тиф и дизентерия, поток прибывавших был столь велик, что их
приходилось расселять в неприспособленных для жилья и неотапливаемых помещениях. В эпоху большого
террора за смерть любого заключенного тюремное начальство получало нагоняй, а тут очевидные враги,
немцы — кто же их будет считать... Из 90 арестованных 10 так и не дождались приговора (из арестованных в
1937-1938 гг. на этапе следствия умерли всего двое).
Оформление дела по месту нахождения обвиняемого заканчивала Московская следственная группа, и оно
отправлялось на ОСО в Москву за подписями руководителей НКВД Татарии или Киргизии. Ряд немцев были
приговорены к заключению в лагерь уже после того, как они умерли в тюрьме (Магнус Зацгер, Герман
Замтлебен). В нескольких случаях дело выносились на заседание Военного трибунала по месту нахождения
арестованного (Вильгельм Вулын, Карл Витт, семья Веберов).
330 Герман А. Репрессии как неотъемлемый элемент политики большевистского режима по отношению к российским немцам
//Наказанный народ. С. 24.
331 История российских немцев в документах (1763-1992). М., 1993. С. 153.
190
Первыми забирали «повторников» (тех, кто был освобожден в процессе «бериевской оттепели»), их жен и
прочих родственников, причем при арестах не делали скидок на пол и возраст332. Вторично были арестованы
юноши, проходившие по делу «гитлерюгенд» и не ушедшие до сентября 1941 г. в Красную Армию (Макс
Маддалена, Джонни Де-Граф, Альберт Клейн). Это лишний раз подтверждает, что в ходе репрессий
реализовывались прежде всего материалы архивных учетов — на оперативно-розыскную работу времени и
сил у работников госбезопасности просто не хватало. В подмосковных деревнях брали всех разом, исходя
все из того же принципа «экономии сил». В совхозе «Молочный гигант» Можайского района 10 сентября
была арестована группа женщин-немок, мужья которых стали жертвами большого террора.
В то же время репрессии военного периода были более рациональны и не носили характера безоглядной
штурмовщины. Немцы, которых считали необходимыми для обороны страны (сотрудники ИККИ,
переводчики и редакторы Инорадио, мобилизованные в Красную Армию), получали «бронь» и не
подвергались арестам просто из-за царившей в стране неразберихи. Сотрудникам НКВД, как и в 1937 г.,
можно было не утруждать себя поисками компромата на обвиняемого, достаточно было квалифицировать
его как «социально-опасный элемент» или «подозрительного по шпионажу». Наладчик столичного
станкозавода Артур Деринг имел биографию без единого черного пятнышка — он два с половиной года
сражался в Испании, а в первый день войны записался в народное ополчение. Следователь нашел зацепку —
в советском паспорте Деринг записан Максимовичем, хотя должен быть Максовичем. Это было
интерпретировано как попытка «замаскироваться», разоблаченная бдительными чекистами. Деринг получил
8 лет лагерей.
На основе анализа АСД можно установить, как резко изменилось отношение к немцам в советском обществе
с началом войны. Скрытая в предшествовавшие годы под оболочкой «пролетарского интернационализма»
ксенофобия вновь стала доминирующим фактором обыденного сознания. Если в 1937-1938 гг. следователям
приходилось затрачивать массу усилий, чтобы найти подходящих свидетелей или заставить их говорить
нужные вещи, то после июня 1941 г. «компромат» стал литься рекой. Соседи и коллеги по работе
показывали,
332 Пенсионерка Марта Фидлер была арестована вместе с невесткой Эльфридой Фидлер, пенсионерка Альма Дитрих — вместе с
невесткой Мартой Бандельман. В постановлении на арест Альмы Дитрих был отмечен состав ее преступления: «Все род-
ственники репрессированы органами НКВД».
191
что немцы ждали прихода гитлеровских войск, устраивали праздники, наводили на цель немецкие
бомбардировщики, утверждали, что статьи в газетах о зверствах фашистов — чистая ложь и т. д.
Иногда для обвинительного заключения было достаточно замечания соседей-свидетелей, что обвиняемая
«ходила в приподнятом настроении» (Эдит Штейнбергер). Даже сухие производственные характеристики
стали приобретать патетический тон — так, рабочий московского завода шлифовальных станков Эрвин
Моргнер «после объявления войны, вернее, вторжения гитлеровской сволочи на нашу землю заметно
зашевелился, бывает и ходит по всем цехам и начал разговаривать по-русски».
2. Характер обвинений
Аресты второй половины 1941 г. «исправили» тендерный перекос эпохи большого террора — в их ходе было
репрессировано больше женщин, чем мужчин, являвшихся для органов госбезопасности немцами. Дети
эмигрантов лишались последнего из родителей, их отправляли в детские дома, где они нередко получали
новые фамилии, теряя всякую связь с родными. Елена Тилеман, высланная после ареста мужа в
подмосковный город Ярополец, работала там в яслях. После своего собственного ареста она была
отправлена в Саратовскую тюрьму, следствие завершилось ее освобождением. Но девятилетний сын Володя
остался в Яропольце, который вскоре был оккупирован. Мальчик вначале прибился к партизанам, потом стал
«сыном полка» в воинской части вермахта, и лишь чудом нашел после войны своих родственников в
Бонне333.
Дела 1941 г. не менее драматичны, чем их предшественники, хотя практически не исследованы. Вероятно, на
них распространяется расхожий стереотип «война все спишет». Пять сестер Геккер проживали на