активистом заводской партийной ячейки, Борош с завидной регулярностью арестовывался за организацию
забастовок и беспорядков, за незаконное хранение огнестрельного оружия и хулиганские выходки по
отношению к начальству («нанесение побоев управляющему завода "Тритон" в Гамбурге, которого я вывез к
рабочим на тачке»).
С 1927 г. для активиста КПГ не находилось больше работы — он переселился с семьей в деревню Тангштедт
неподалеку от Гамбурга
232
и перебивался на ветеранскую пенсию. Жизнь в материальном плане, особенно после начала экономического
кризиса, была далеко не безоблачной. Третий срок в тюрьме Борош, по его словам, получил за «нарушение
распоряжения судебного исполнителя, описавшего у меня за неуплату налогов на свинью». Очевидно,
домашнее животное было в спешном порядке освежевано и съедено, дабы не попасть в руки чиновников
ненавистного государства. В деревне Борош возглавил местную ячейку КПГ, вместе с батраками имения
Карстензен участвовал в забастовках и осаде полицейского участка.
Вернувшись в Гамбург в ноябре 1932 г., Карл Борош стал руководителем отряда красных фронтовиков —
боевой организации КПГ, его сыновья вступили в ряды германского комсомола. После прихода к власти
нацистов их арест являлся только вопросом времени. В сентябре 1933 г. гестапо провело на квартире обыск, обнаружив антифашистскую литературу и аппарат для размножения листовок. Поскольку Карл
отсутствовал, был арестован его младший сын. Старшего, Фридриха, схватили за распространение
коммунистической прессы, и он находился в тюрьме уже с мая.
Вскоре в засаду, устроенную гестапо, попал и отец. После первых допросов он был отправлен в концлагерь
Фюльсбюттель, где сопровождавшиеся жестокими побоями допросы продолжались. Через 26 дней Карл
Борош был выпущен на свободу — по его словам, комендант лагеря принял его за брата Ганса, накануне
переведенного в тюрьму города Любек. Не заходя к себе домой, он отправился к товарищам по партии,
которые переправили его в Берлин для организации выезда из страны. 25 декабря 1933 г., имея паспорт на
чужое имя, Карл Борош добрался до Советского Союза.
История с освобождением из концлагеря и выездом в СССР в течение месяца после ареста в Химках
являлась главной темой допросов Бороша. Следователи НКВД, воспитанные на том, что в условиях всесилия
тайной полиции ни один обвиняемый не в состоянии ускользнуть из ее сетей, невольно переносили это
правило и на ситуацию в нацистской Германии. Коммунист, выпущенный из концлагеря, вызывал еще
большие подозрения, чем сумевший остаться на свободе. Показателен эпизод допроса от 10 августа 1937 г.:
«Вопрос: Каким путем ехали в СССР?
Ответ: Я ехал из Гамбурга в Берлин, там я дожидался в течение 4-5 недель получения паспорта. После
получения паспорта я немедленно выехал через Ригу-Латвию в Москву...
Вопрос: Вы прописывались в доме, где Вы останавливались в Берлине?
Ответ: Нет, не прописывался, жил на нелегальном положении.
233
Вопрос: В это время, насколько известно, существовал фашистский гитлеровский режим? Ответ: Да,
правильно.
Вопрос: Весьма сомнительно, чтобы в условиях фашистского террора и массовых арестов членов КПГ в
Берлине в первый период после прихода к власти Гитлера Вы могли жить на нелегальном положении в
столице Германии около 5 недель.
Ответ: Как это вам ни сомнительно, многим так удавалось устраиваться».
Сомнения сотрудников НКВД были вполне понятны — существовавшая в Советском Союзе система
тотального контроля и доносительства выстраивалась в течение двух десятилетий и не имела себе равных во
всем мире вплоть до середины 30-х гг. По аналогии с собственной практикой следователи на Лубянке могли
представить себе лишь то, что выпущенные из застенков гестапо антифашисты были перевербованы и стали
провокаторами. Действительно, такие случаи тоже были. Но для каждого из немецких коммунистов,
оказавшихся после прихода Гитлера к власти в Москве, упоминание о пусть даже кратковременном аресте
после 1933 г. было равносильно признанию собственной вины. За три года до начала массового террора в
СССР отношение к ним было еще иным. Борош устроился по своей специальности — формовщиком на
Коломенский машиностроительный завод. Сразу же после приезда в СССР он подал заявление о переходе в
члены ВКП(б), но из-за проходившей партийной чистки эта процедура затянулась более чем на три года и
была прервана его арестом.
В июне 1934 г. из нацистской тюрьмы вышел Фридрих Борош, ему вместе с братом удалось получить
заграничный паспорт якобы для поездки в Данию. ЦК МОПР специальным решением пригласил жену и
детей Карла Бороша в Советский Союз. В августе семья воссоединилась, Бороши получили отдельную
квартиру в доме для иностранных специалистов, Фридрих и Герман устроились учениками на завод, где уже
полгода работал их отец. Сюжет, достойный документального фильма о радостной жизни политэмигрантов в
«отечестве трудящихся всего мира». Увы, счастливый финал обернулся лишь временной передышкой в
трагедии семьи немецких рабочих.
Насаждавшийся за рубежом лучезарный образ СССР заметно меркнул при его ближайшем рассмотрении.
Иностранных рабочих удивлял низкий уровень жизни их советских коллег, отсутствие бытовых условий в
общежитиях и коммуналках, предельная забюрокра-ченность производственного процесса и общественной
жизни. Кто-то пытался объяснить это наследием царизма, кто-то видел в этом происки внутренних врагов и
враждебного окружения. Так или иначе
234
действительность выглядела совершенно не так, как глянцевые обложки журналов, издававшихся в Москве
и расходившихся по всему миру.
Членам семьи Борош, равно как и тысячам иностранных специалистов, ученых, политэмигрантов,
оказавшихся в Советском Союзе, пришлось почувствовать на себе растущее давление сталинской диктатуры.
Любые попытки сопротивляться наталкивались на вездесущий репрессивный аппарат. Люди оказывались в
ловушке, ведь возвращение в нацистскую Германию никому из политэмигрантов не обещало легкой судьбы.
3 июня 1937 г. Фридрих и Герман Бороши написали заявление в Коминтерн с просьбой отправить их
бойцами в республиканскую Испанию. Наверное, положительное решение этого вопроса в Москве иначе
повернуло бы их жизнь. Счет шел уже не на месяцы, а на недели и дни.
20 июля 1937 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение об аресте всех немцев, работавших на оборонных
заводах. В Коломенском районе Московской области лидером индустрии был машиностроительный завод,
выпускавший локомотивы, дизели для подводных лодок и другую оборонную продукцию. Среди его
инженеров и специалистов было немало иностранцев, приглашенных из Германии. Далеко не все они
симпатизировали коммунистам, но каждый из них искренне передавал свои знания и опыт советским
коллегам.
Руководители Коломенского райотдела НКВД наверняка отдавали себе отчет в том, насколько абсурден
охвативший страну приступ «шпиономании». И тем не менее они с энтузиазмом взялись за дело. Массовые
аресты иностранных рабочих и специалистов на Коломенском заводе начались в конце июля. На допросах
они должны были сознаться в стандартном наборе преступлений: шпионаже, подготовке диверсионных
актов и убийстве руководителей партии и правительства (чтобы совсем не оторваться от реальности,
следователи были вынуждены оговаривать в протоколах — в случае, если те посетят Коломну).
Вседозволенность следствия, применение шантажа, угроз, а нередко и тривиальные побои приводили к
почти стопроцентному результату — рано или поздно обвиняемые безропотно подписывали протоколы с