кадровые решения, не ошибся в ней. Пережитые испытания не изменили ее убеждений. Характеристики,
которые составлялись в ЦК КПСС на номенклатурных работников из «братских стран социализма», редко
выходили за рамки казенных и ничего не значивших фраз. Однако о руководительнице Демократического
союза женщин Берлина говорилось вполне конкретно: «Тов. Гроппер без желания делится впечатлениями о
Советском Союзе. Одному из функционеров СЕПГ она заявила: "Хотя в СССР ко мне отнеслись
несправедливо, я осталась о нем очень хорошего мнения"».
Подобные оценки явно не украшали ее личное дело, но и не рассматривались как повод для партийного
разбирательства. Нежелание восторгаться прошлым трудно было поставить в вину женщине, которая из 12
лет, прожитых в СССР, 9 провела в тюрьме и ссылке. Она
247
молчала о пережитом, продолжая считать такую позицию своим партийным долгом и служением делу
социализма. Последний, равно как и саму ГДР, Роберте Гроппер довелось пережить ровно на три года.
Вильгельм Керф: ИСКЛЮЧЕНИЕ ИЗ ПРАВИЛ
19 июня 1939 г. Генеральный секретарь Коммунистического Интернационала Георгий Димитров, как
обычно, начал свой рабочий день с чтения входящей корреспонденции. Шифротелеграммы от партий,
находившихся на нелегальном положении, перемежались с внешнеполитическими обзорами ТАСС —
Европа неотвратимо катилась ко Второй мировой войне.
В стопке бумаг находилось письмо Отдела кадров ИККИ с необычной просьбой, заставившей руководителя
Коминтерна на минуту отвлечься от текущих событий и погрузиться воспоминания. Димитрова просили
высказать свое мнение «о поведении Вилли Клейста (Керф) на Лейпцигском процессе». Это не было
праздным интересом кадровиков, письмо появилось «в связи с запросом соответствующих организаций» —
аббревиатуру НКВД старались не упоминать всуе даже во внутриведомственной переписке.
Димитров был в курсе, что Вильгельм Керф, как и сотни других немецких коммунистов, находился в тюрьме
под следствием, обвиненный в государственных преступлениях. Однако «ежовщина» уже закончилась, и на
волю тоненьким ручейком текла информация о том, что же на самом деле происходило в те страшные годы
за стенами Лубянки. Вопреки своему обыкновению накладывать короткие резолюции он написал на письме:
«Клейст Вилли (Керф) держал себя хорошо в качестве свидетеля на Лейпцигском процессе. На по-
ставленные ему вопросы политического характера Клейст отвечал правильно и мужественно в защиту КП
Германии». Такое заступничество дорогого стоило. 27 августа 1939 г. немецкий коммунист был выпущен из
тюрьмы, его дело было закрыто за отсутствием состава преступления.
Анализ его архивно-следственного дела позволяет проследить на конкретном примере как механизмы
взаимодействия различных ведомств в условиях сталинского режима, так и линию поведения отдельных
людей, попавших в жернова большого террора. То, что Керф был одновременно коммунистом и
иностранцем, высокопоставленным функционером и социальным изгоем, отражая в своей биографии все
противоречия повседневной жизни Советского Сою
248
за, делает историю его недолгого заключения особенно наглядной и показательной. Но вначале о
предыстории.
Партийная карьера Вильгельма Керфа складывалась достаточно удачно. Он пришел в политику в годы
революции 1918-1919 гг., был активистом советского движения, работал в аграрном отделе ЦК КПГ,
возглавлял прокоммунистический крестьянский союз. Необходимые личные связи он приобрел в партийной
фракции Прусского ландтага, в которую он входил с 1924 по 1933 г.
Керф был арестован сразу же после поджога рейхстага, и на протяжении полутора лет находился в
различных тюрьмах и концлагерях. На Лубянке он рассказывал немало интересного о подпольной фракции
КПГ в концлагере Зонненбург, которую вместе с ним возглавляли Вилли Штоккер, Якоб Гауслянден и Вилли
Кропп. Пользуясь попустительством охранников из CA, они наладили систему жесткого контроля и
наблюдения за товарищами по партии, чтобы своевременно выявлять провокаторов. Опираясь на репортажи
газет, попадавших в лагерь, члены фракции совместно разрабатывали концепцию речи на Лейпцигском
процессе, с которой выступил Керф.
В сентябре 1934 г. последний был выпущен из концлагеря. Следователи НКВД не могли поверить в то, что
здесь обошлось без подвоха — данный факт плохо сочетался с линией советской пропаганды,
разоблачавшей беспощадные методы правления творцов Третьего рейха. Неужели нацисты так глупы, что
выпускают на свободу собственных политических противников? Керфу пришлось неоднократно объяснять в
ходе допросов на Лубянке, что «в тот период были массовые освобождения из концлагерей». Да, каждый из
освобождавшихся подписывал бумагу, что он больше не будет заниматься антигосударственной
деятельностью, но это было разрешено специальной директивой подпольного руководства компартии
Германии. Для многих из немецких коммунистов, оказавшихся в СССР, эта подписка сыграла роковую роль, превращаясь под пером сотрудников НКВД в согласие сотрудничать с гестапо. Керф и здесь оказался
исключением из правила.
Гестапо продолжало слежку за каждым из функционеров КПГ, выпущенных на свободу, поэтому о
продолжении нелегальной борьбы не могло быть и речи. Летом 1935 г. Керф, воспользовавшись старым
заграничным паспортом, эмигрировал в Чехословакию, а оттуда прибыл в Советский Союз. Там как раз шел
Седьмой конгресс Коминтерна, обозначивший новую линию в тактике международной организации
коммунистов — курс на антифашистский народный фронт. Новая линия означала и приход в руководство
КПГ новых кадров —
249
Вильгельма Пика, Вальтера Ульбрихта, с которыми у Керфа сложились добрые отношения еще в период
Веймарской республики.
В СССР он распрощался со своей настоящей фамилией, получив документы на имя Вилли Клейста. Так
поступали многие политэмигранты — по настоятельной рекомендации Коминтерна. С одной стороны, это
позволяло замести следы и избавиться от преследований полиции в будущем, с другой — подчеркивало
новую идентичность, которую люди приобретали на земле социализма. В годы большого террора это
обернется настоящей трагедией для обладателей новых имен — формально оставаясь иностранными
гражданами, они рассматривались органами НКВД как «лица вне подданства» со всеми вытекающими
последствиями.
Клейст был встречен в Москве руководством КПГ без большой помпы, но получил все необходимое —
комнату в гостинице, должность в партийном представительстве, договор на написание брошюры о Карле
Либкнехте. В заявлении о предоставлении советского гражданства (15 декабря 1936 г.) он не скрывал своих
восторгов от новой родины: «Я безоговорочно одобряю Сталинскую конституцию СССР. Я убежден в том,
что нет в мире более справедливой, прогрессивной и свободной конституции, чем конституция СССР,
которая обеспечивает успешное движение страны от социализма к коммунизму».
Постепенно наладилась и семейная жизнь. Первая жена, с которой Керф давно развелся, стала супругой
другого деятеля КПГ, находившегося в эмиграции в СССР — Ганса Киппенбергера (и была арестована
вместе с ним в ноябре 1936 г.). Весной 1936 г. он женился на русской женщине, работнице фабрики «Гознак»
Антонине Ивановне Жилкиной. В том же году благодаря помощи Коминтерна ему удалось добиться приезда
из Германии сына Людвига, которому исполнилось 12 лет.
Единственным вопросом, который никак не хотел решаться и попортил Клейсту немало крови, был
квартирный вопрос. С огромным трудом семья получила ордер на комнату на даче Коминтерна в под-