Снова открыв «Человеческую Комедию» Сарояна, Борис Алексеевич начал читать вслух:
«Маленький мальчик, которого звали Улисс Маколей, стоял над только что вырытой норкой суслика во дворе своего дома на авеню Санта-Клара в городе Итаке, штат Калифорния»….
Через двадцать минут учитель прикрыл книгу, заложив свой сухой палец между страниц, и задал своим слушателям страшно банальный и даже пошлый вопрос:
«Что хотел сказать автор?»
На что дети ответили со свойственной только им улыбкой: «Почитайте, пожалуйста, дальше».
Борис Алексеевич улыбнулся им абсолютно так же, как и они ему. Это была искренняя, веселая и беззаботная улыбка человека, чья клюка с истертой ручкой стояла в двадцати сантиметрах от своего хозяина, смело облокотившись о его кресло, обитое темно-зеленым велюром.
Когда закончились отведенные и законные сорок пять минут, трое учеников вышли из кабинета со светлыми лицами, поблагодарив учителя за урок. Когда они открывали дверь, легкий, но довольно сильный майский ветер ворвался в кабинет, уронив с громким ударом на пол ореховую клюку. Борис Алексеевич посмотрел на упавшую лакированную деревяшку и, усмехнувшись, поднял ее. Его жилистая, сильная рука обхватила клюку посередине и положила ее поперек объемных и широких ручек кресла.
В кабинет, с внезапным и звонким стуком, вошла Татьяна Владимировна…
«Борис Алексеевич, я все понимаю, однако, пожалуйста, перестаньте. – Сбивчиво и неловко, чуть ли не с самого порога заговорила эта довольно успешная в своей карьере и жизни женщина. – Мы смирились с вашим творчеством, однако вы… Ваши декламации стихов на уроке… Зачем вы вчера читали детям поэта N? Вы же прекрасно знаете, что в нынешней политической ситуации, его… Зачем лишний раз провоцировать тех, кого не стоит провоцировать? Зач…»
«Остановитесь, Татьяна Владимировна. Вы же прекрасно знаете, что я продолжу читать вслух стихотворения этого человека, так как не только крайне уважаю его поэтический дар, но и, чего греха таить, лично и близко знаком с ним. Вы можете уволить меня, и я заявлял об этом как вам, так и Министру образования области D уже несколько раз. Это ваше право. Если же вы убеждены и восхищены моими педагогическими талантами, то будьте любезны…»
«Да бросьте, Борис Алексеевич, мы все прекрасно знаем, что вас до сих пор не уволили не из-за ваших педагогических талантов, а благодаря вашему имени и скандалу, который разразится после вашего увольнения».
«Пусть так… Может быть действительно несколько моих книг, переведенных на пятнадцать языков, значат для вас и министерства больше, чем те талантливые ребята, которым я дал возможность писать и печататься, которых я научил творить и работать. Однако я считаю иначе, да и… Имеет ли это смысл? Какая разница из-за чего вы не можете меня уволить? Может быть, дело вообще в вашей нравственности, которая не позволяет выгнать с работы инвалида, пролежавшего три с половиной года в онкологических клиниках?
По крайней мере я надеюсь на то, что если бы на моем месте был другой преподаватель, не имеющей моей фамилии и моих работ в авторстве… Я надеюсь, что вы бы его не уволили из-за цитирования очень сильного поэта современности… Ведь так?»
После этих слов Борис Алексеевич, не дожидаясь ответа на свой вопрос, взял трость, лежащую до этих пор на кресле, и тяжело поднялся, опираясь на нее. Обычно в такие моменты он не мог сдержать легкого стона, из-за тупой и тяжелой боли пронзавшее тело при резких движениях, однако сегодня у него получилось это сделать.
«Извините, но мне нужно идти». Холодно произнес учитель литературы, уже выходя из кабинета…………………………………..
…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………
По дороге домой он присоединился к семерым старшеклассникам, которые бодрыми, быстрыми шагами выходили из школы. Среди них была и та самая троица, пришедшая на урок, несмотря на «Итоговую репетицию вальса». Увидав своего учителя, ученики сильно сбавили скорость, подстраиваясь под темп своего преподавателя… В живом говоре беседы и веселом смехе был пройден один километр – ровно столько, сколько было до дома Бориса Алексеевича. Некоторые ребята жили ближе к школе, однако во время таких прогулок они забывали про то, что им надо было свернуть на сто, двести или триста метров раньше.
Радостно улыбнувшись, учитель попрощался со своими учениками и, открыв деревянную крепкую калитку, вошел во двор своего дома. Рука тут же потянулась к носовому платку, лежащему во внутреннем кармане пиджака и, вытащив его, быстро вытерла страшно вспотевший лоб, с которого соленые капли воды стекали уже по проторенным дорожкам… Ровно по тем же темненьким, влажненьким дорожкам, которые так легко образует кровь, текущая рваными, непонятными ручейками из тех мест, где снова разошлись крепкие медицинские швы.