В купе вошли, скорее, протиснулись трое мальчишек. Бледнолицый блондин и два неприятного вида крепыша.
— Это правда? — с порога спросил бледнолицый. — По всему поезду говорят, что в этом купе едет Гарри Поттер. Значит, это ты, верно?
— Верно, — кивнул Гарри.
— Это Крэбб, а это Гойл, — небрежно представил их блондин. — А я Малфой, Драко Малфой.
Рон прокашлялся, явно сдерживая смех.
— Мое имя тебе кажется смешным, не так ли? Даже не буду спрашивать, как тебя зовут. Мой отец рассказал мне, что если видишь рыжего и веснушчатого мальчишку, значит, он из семьи Уизли. Семьи, в которой больше детей, чем могут позволить их родители.
— А мой отец рассказал мне, что если ему пока не удалось посадить в Азкабан Малфоя старшего, то мне придется, рано или поздно, заняться младшим, — вступил я в разговор.
— А! Ну как же я не заметил? Хранители Авалона! Руки коротки. Наша семья всегда на стороне победителей! Ну а ты, Поттер, скоро узнаешь, что есть и другие династии волшебников, которые куда круче всех остальных. Тебе ни к чему дружить с теми, кто этого не достоин. Я помогу тебе во всем разобраться.
Он протянул руку для рукопожатия, но мой брат явно сделал вид, что этого не заметил.
— Спасибо, но я думаю, что сам могу понять, кто чего достоин, — холодно заметил Гарри.
Драко Малфой не покраснел, но на его бледных щеках появились розовые пятна.
— На твоем месте я был бы поосторожнее, Поттер, — медленно произнес он. — Если ты не будешь повежливее, то закончишь, как твои родители. Они, как и ты, не знали, что для них хорошо, а что плохо. Если ты будешь общаться с отребьем вроде Уизли…
Гарри и Рон одновременно поднялись со своих мест, а я мгновенно выхватил свою волшебную палочку.
— Повтори, что ты сказал, — потребовал Рон, лицо которого стало таким же медно-красным, как и его волосы.
— О, вы собираетесь драться, не так ли? — презрительно выдавил из себя Малфой.
Дальше вам хорошо известно, что случилось. Гойл допустил серьезную ошибку, посягнув на мои любимые «шоколадные лягушки». Короста (подвиг Питера Петтигрю наша память сохранит в веках) вцепилась в палец Гойла, а в ходе, возникшей в проходе и в дверях потасовки, никто не заметил, как я невербально Петрификусом вышвырнул в коридор две массивные тушки Крэбба и Гойла. Они хорошо треснулись массивными загривками об длинные перила вдоль окон, и затем, рухнули без чувств на пол. Вообще-то, это был первый Петрификус, исполненный мною, молча, без обычных эмоций и воплей на полосе препятствий, соревнуясь с Анной в Авалоне. Я незаметно спрятал палочку в нагрудный карман пиджака. Никто ничего не заметил. Рон и Гарри вытолкнули вслед телохранителям тело Малфоя в коридор и захлопнули дверь в купе.
— Спасибо за помощь, Ал, — сказал с сарказмом в голосе Рон и занялся изучением своей снова заснувшей крысы.
— Всегда пожалуйста, — легко откликнулся я. — Вы и так прекрасно справились без меня. Где тут в проходе можно было бы развернуться сразу троим?
Гарри заинтересовал рассказ Рона о семье Малфоев. Но тут дверь опять открылась. На пороге снова стояла Гермиона Грейнджер.
— Что тут у вас происходит? — спросила она, глядя на разбросанные по полу сладости.
— Мы можем тебе хоть чем-нибудь помочь? — с иронией обратился к ней Рон.
— Вы лучше поторопитесь, иначе не успеете переодеться. Я только что была в кабине машиниста и разговаривала с ним. Он сказал, что мы уже почти приехали. А вы тут что, дрались? Хороши, нечего сказать. Еще не доехали до школы, а уже попали в неприятную историю!
— Ты не была в кабине машиниста! — внезапно ответил я.
Рон и Гарри уставились на меня.
— Это еще… почему? — вопросительно посмотрела на меня Гермиона, и ее лицо стал покрываться красными пятнами.
— Потому, что паровоз, который тянет наш состав, GWR 4900, соединен с первым вагоном угольным тендером, бункером. Там нет сквозного прохода из первого вагона в кабину машинистов. Конечно, если у тебя горная, альпинистская, скалодромная экстремальная подготовка, ты любишь фильмы с индейцами и ковбоями, с Клинтом Иствудом, или есть метла, или ты научилась трансгрессировать…
Красная как рак Гермиона молчала, тем не менее, пристально, оценивающе рассматривая меня.
— Мантия, в которую ты уже переоделась, — продолжил я, — новенькая, с иголочки. Нет следов сажи и угля. И твое красивое, покрасневшее личико, и нежные ручки, не в продуктах горения кардифа из паровозной топки…