Из тени шлема карие с зеленым блеском глаза смотрели перед собой, куда-то выше земли, людей, выше домишек, карабкающихся по склонам, выше портиков маленьких храмов и акрополя, венчающего верхушку древнего холма.
— Хаидэ… — Нуба услышал свой голос и замер, потому что помнил — при ней рот его запечатан клятвой молчания. Но он был с ним — его голос и ничего не случилось. Даже хуже, чем ничего, женщина впереди небольшого войска все так же мерно приподнималась и опускалась в седле, а глаза, просвеченные солнцем, приближаясь, смотрели поверх бритой головы черного великана. И потому Нуба крикнул, так что облезлые вороны на рыночной площади разом гакнули и, хлопоча крыльями, пронеслись в сторону, торопясь за склон.
— Я здесь, Хаи!
— Возьмите его.
Голос женщины был резким и твердым, как удар копья. Набежавшие воины, наваливаясь, расхватали руки и плечи, пиная, поволокли не сопротивляющегося великана к большому шатру с вздутыми от ветра стенками. И втолкнув внутрь, заслонили выход остриями мечей, направленных на него. Оглядываясь на просторную пустоту, Нуба ступил по мягкому ковру. Помедлил и сел, скрестив ноги, подставляя стражникам незащищенную спину. Снаружи слышались отрывистые голоса солдат, клики толпы, конское ржание и надсадное гудение труб. А потом задняя стена шатра распахнулась и со шлемом на руке быстро вошла княжна, встряхивая освобожденными волосами, свитыми в толстый растрепанный жгут. Обок, глядя с обожанием, бежали рабыни, следом — два воина, принимая от воительницы щит и снятый шлем.
Нуба, вскочил. Раскинув в стороны руки, женщина позволила рабыням расстегнуть и снять звякающую рубаху. Переступила ногами, стряхивая сапожки и, подождав, когда упавшая на колени девушка стащила грубые кожаные штаны, со вздохом, расправляя тонкую нижнюю рубаху, опустилась в большое кресло, покрытое шелковой тканью. Опуская ноги в подставленную лохань, парящую запахом цветов, откинулась на подголовник. И махнула рукой, подзывая его.
Сказала склонившемуся рядом эллину в красной тоге, перевитой золотыми шнурками.
— Людям зарежьте десять баранов. Выкатите вина, без меры. Плясунов и фокусников. А солдатам — девок. Пусть славят и празднуют.
Когда советник, кланяясь, исчез, открыла глаза и приподняла голову, нахмурясь.
— Я позвала тебя! Ты что, не слышал?
Вспомнив вялое движение руки, Нуба промолчал. Подошел, возвышаясь над раскинутым креслом. И встал на колено, вглядываясь в любимое лицо. Сердце, поднывая, заговорило о плохих вещах. Сейчас посмотрит презрительно и равнодушно, велит отправляться на задний двор большого дома Теренция. Делать тяжелую домашнюю работу. Или — пасти табун на дальних пастбищах. Или…
Ветер колыхал белые полотняные стенки шатра, в котором они остались вдвоем. И Нуба развел руки, держа их на весу и не решаясь сомкнуть вокруг княжны, которая вдруг соскользнула с кресла и кинулась к нему, уткнулась носом в ребра, обхватывая руками. Прижималась все крепче и только иногда, отклоняя лицо, так чтобы снизу увидеть его подбородок и щеки, говорила еле слышно:
— Нуба мой, мой любимый, потеря моя, и моя радость.
Под ее несвязное бормотание, упреки и жалобы, он медленно свел руки и, ожидая смерти от счастья, сомкнул их за вздрагивающей спиной, зарывая лицо в рассыпанные по плечам русые волосы, от которых пахло полынью и сухой глиной. Она подалась к нему, изгибаясь под руками, так что, стоя на коленях, ощутил ее всю, как тугую и одновременно мягкую волну, прокатывающуюся по его напряженному телу. Уносясь вслед за воздушной головой, что вдруг сделалась, как легкие стенки царского шатра, успел подумать, что — никогда так. Не знал ее такую. Женщина…
Откидываясь, показывая горло, тянула его на себя, открывая и снова закрывая глаза, глядя на него и одновременно сквозь его лицо внутрь себя. И увиденное изламывало темные брови в сладком страдании.
— Иди, — темный голос змеился из ее рта, заползал в уши, протекая по венам, добирался до самого корня, заставляя его болеть от напряжения, — и-ди…
И он, как когда-то на вечернем остывающем песке пустынного берега, налег, опираясь на локти, прижимая ее мягчающее тело своими железными бедрами. Вынимая руки из-под узкой спины, чтоб положить их на грудь, видную через тонкую рубашку, вдруг увидел мужчину, стоявшего у резной деревянной колонны. Приподнялся. Незнакомое лицо было сведено страданием — смуглое лицо белого человека. Высокие скулы, маленький подбородок, темные глаза под насупленными прямыми бровями.
— Хаи…
Она оглянулась и, снова обхватив его руками, прижала к себе. Проговорила хрипло и быстро, как о пустой помехе:
— Пусть глядит, если хочет.
— Хаидэ, — Нуба сел, осторожно отводя ее руки, — так не надо, Хаидэ, могут войти. Твои рабыни.
Она внезапно вскочила, выворачиваясь, как вылетевшая из-под ног перепелка, расхохоталась, резкими движениями оглаживая рубашку, поднимая руками груди, и повернулась, показывая себя обоим мужчинам.
— Рабыни? Что мне рабыни? Пусть весь мой народ видит свою госпожу. Я велю распахнуть шатер. Кто скажет хоть слово против матери двух племен, великой Хаидэ, правящей вратами мира? Кому так не нужна его голова? И головы всех его родных до третьего колена? Эй, благоразумный!
Оставляя в покое рубашку, вскинула руку, приказывая стоящему у колонны:
— Где слуги? Снимите занавеси, пусть наш союз видят все!
— Нет, — услышал Нуба собственный голос.
Глаза белого мужчины изумленно раскрылись, брови поползли вверх. Метнулся острый взгляд от черного лица к лицу молодой женщины, ожидающей исполнения приказа.
— Нет? — эхом проговорила она, — нет?
Схватила черную руку своей, маленькой, жесткой и горячей. Быстро ступая босыми ногами, потянула к задней стенке шатра. Сгибаясь тенями, рабыни, ожидающие снаружи, распахнули белые полотна. Княгиня потащила Нубу вверх по пологому склону, укрытому подсыхающей летней травой.
— Хаидэ, подожди.
Но она не слушала, только сильнее сжимала руку, будто хотела укусить его ладонь скрюченными пальцами. Добежав к вершине, протянула перед собой другую руку.
— Смотри! — крикнула хрипло, и ее голос показался ему похожим на карканье улетевших ворон, — смотри, раб, на то, что принадлежит мне!
Огромная лощина, переходящая в плоскую степь, была забита конниками. Темное неподвижное море, утыканное длинными копьями с яркой искрой солнца на каждом острие. Фырканье коней, звяканье сбруи и черных доспехов. Шлемы, надвинутые на лбы. Море людей, лошадей и оружия, влитое в ладони приземистых холмов, — уходило вдаль, насколько хватало глаз. И все они стояли молча, ниже маленькой женщины, колени которой ветер облеплял тонким подолом.
— Видишь?
Она взмахнула рукой. В ответ армия взорвалась приветственным ревом, что, как мощный прибой, катнулся к их ногам и, отпрыгнув, понесся вдаль по бронзовым головам и мерно бряцающим об щиты мечам. Открывались черные дыры орущих глоток, сверкало солнце на выставленных щитах. Крик затихал и наваливался снова, грозными волнами прокатываясь по рядам конников.
— Я сделала это! Пока ты бродил неизвестно где. Пока Исма и Ахатта распевали бараньи песни любви, пока Теренций считал деньги в мошне. Я шла вперед, не останавливаясь. Вот я, вот мое войско. И это только начало, любимый. Теперь со мной ты. Весь мир примет мой свет и добро. И ни капля зла не укроется от моего глаза. Наших с тобой глаз.
Ветер схватил ее волосы и поднял, растягивая в сильных невидимых пальцах, залепил прядями глаза. Княгиня засмеялась, ловя пряди и убирая их за спину. Махнула рукой, и войско послушно смолкло, закрылись черные рты, погасло солнце на лезвиях коротких мечей.
— Пойдем, — сбегая с холма, она снова тащила его за руку. Как раньше. Когда они, привязав Брата, спускались к синей воде маленькой бухты. И так же смеялась, поворачивая к нему светлое, покрытое легким загаром лицо.
— А если ты хочешь, чтоб не было никого, я отошлю всех. Наша ночь, Нуба. Я так ждала тебя. Завтра совершим обряд, любимый, и ты станешь моим царственным супругом. Будем вместе всегда. Всегда во главе моего народа. Поведем его, как учитель Беслаи вел наших отцов…