Но оказалось, можно жить и так. Надо лишь знать, что любое наказание кончится, и она вернется в просторную чистую, полную рассеянного света пещеру с гладкими стенами, в которой кроме нее живет еще полсотни девушек. И все они время от времени пропадают, чтоб вернуться с глазами, полными дыма, и губами, прикушенными от перенесенного урока.
На вернувшихся не смотрели, продолжая заниматься своими делами — стелили и проветривали покрывала, низали украшения, плели друг другу косички и раскрашивали ладони и плечи. Только новенькие пытались жалеть и подбодрять друг друга. Но после удвоенных уроков, которые получали за неуместную жалость, замолкали и принимали общие правила.
— Эй, красотка, шевели лапами! — с верхней платформы свесился большой мужчина, поддернул засаленную кангу, оголяясь, — а то я скручусь как старая коряга! Скорее, пожалей бедного одинокого Ворсу!
Отпустил подол, вытер о бедро жирную руку и, обращаясь к приятелям, проговорил грубость о ней. Те захохотали.
Девочка вздрогнула. Но стражников она не боялась. На внешнюю платформу ходят не за тем, чтоб ублажить мужчин. Тем более к закату.
Остался один поворот лесенки. И тут на ее опущенную руку легла чужая рука — узкая и красивая, вся в кольцах серебра и слоновой кости. Девочка остановилась от неожиданности. И, выдернув руку, рванулась вверх, туда, где за нависающей скалой ее поджидали мужчины.
— Подожди-ка, — молодая женщина схватила ее подол, натягивая, — постой. Я только скажу, а ты послушай. И все.
— Пусти, — прошипела девочка, стараясь отцепить чужие пальцы от подола, и оглянулась в страхе, вдруг кто смотрит.
— Тут никого нет. А закричишь, накажут.
Женщина стащила ее с лестницы на узкую площадку, идущую вдоль стены. Подтолкнула за угол, чтоб не увидели сверху.
— Эй, где ты там? Еле плетешься! — грянул сверху мужской крик. И тогда, подхватывая полосатый подол, женщина ступила на лесенку сама и, подняв лицо, крикнула в ответ:
— Закрой рот, Ворсу. У девчонки поручение ко мне. Или ты хочешь, чтоб наказали и тебя?
Ругаясь, Ворсу затопал по деревянному настилу к стене и замолчал. А женщина спрыгнула и вернулась к своей пленнице. Толкнула ее дальше, к закрытому занавесью входу в жилую пещеру. И заведя внутрь, быстро осмотрела.
— Я — Онторо-Акса, лекарь и помощница жреца удовольствий. Как зовут? Сколько тебе дал Пастух, да продлятся его земные годы?
— М-макину-Тара. Матара. Три, — девочка всхлипнула, — три ночи.
— Не выдержишь, — Онторо-Акса нахмурила подведенные охрой изогнутые брови, — стой тут.
Она прошла к стене, выдвинула резной ящик и зачерпнула горсть белой летучей пыли.
— Снимай кангу. Быстро! А то расскажу Ворсу, уж он будет рад.
Матара, затравленно оглядываясь, потащила с узких плеч тонкую ткань. Сжала кангу в кулаке и замерла, пока женщина, пришлепывая, быстро натирала ее тело летучим порошком, от которого поднимался в воздух запах старого пепла. Девочка чихнула, когда он защекотал нос. Спросила тоненьким голосом:
— Это лекарство?
— Колдовство, — тихо засмеялась Онторо-Акса и отмахнулась от пролетающей тяжелой пчелы, — одевайся, давай застегну.
Глядя в лицо Матары блестящими глазами, прошептала:
— Сейчас пойдешь. Три ночи будешь видеть сны, отдельно от себя. Выдержишь. За тело не бойся, красивых портить навсегда не велено. Потом все поболит, а что было — знать не будешь. Иди.
Девочка повела плечами, чувствуя, как скользит кожа подмышками. Сказала неуверенно, будто с трудом вспоминая слово:
— Спа-сибо. Тебе.
— Не нужно мне твое спасибо. Заплатишь после, сама тебя найду, Матара-страдалица.
Снова поднимаясь, Матара чувствовала острый взгляд на своих лопатках. А потом лестница изогнулась и увела ее на самый верх, к широкой деревянной платформе, укрепленной перед огромным проломом во внешней стене.
— Добралась наконец, черепаха! — загремел Ворсу, хватая ее руку и она сжалась испуганно — вот сейчас принюхается и учует порошок. Но стражник, поводя налитыми кровью от постоянного пьянства глазами, тащил ее, болтая глупости, рыгал на ходу, воняя несвежим мясом и старым хмелем. У маленькой сторожки силком усадил на струганную лавку. И, приказав сидеть и ждать темноты, ушел внутрь, откуда сразу раздались взрывы хохота и дребезжание посуды. Солнце торчало почти в зените, чуть заметно клонясь к противоположному краю скального кольца. А через пролом с внешней стороны слышались глухие безнадежные стоны наказанных светом.
Матара сложила руки на коленях и закрыла глаза. Надо ждать. Наказание начнется на закате.
На два десятка ступеней ниже в глубине пещеры Онторо-Акса стояла перед металлическим зеркалом, внимательно рассматривая гладкое лицо и черные глаза, блестящие, будто ее укусил пустынный паук, впустив под кожу яд безумия. Насмотревшись, аккуратно уложила длинные, до колен волосы, убранные в двенадцать тугих кос, поправила полосатую кангу. Отходя от зеркала, прошла по всей пещере, расправляя ползущие по стенам вьюнки и трогая пальцами птичьи гнезда, слепленные из глины и песка. Подхватила приготовленную корзинку с едой и питьем.
Выйдя, задернула занавесь, и, повернувшись, крепче прижала корзину к боку. Медленно опустилась на колени, выгибая грудь и откидывая голову. Косички веером легли по плечам, падая на белые каменные плиты.
Жрец Удовольствий коснулся подставленного горла, потом правой груди. Опуская ухоженную руку, усмехнулся.
— Есть ли у тебя время, черная рабыня белых жрецов, на меня, твоего наставника? Может быть, пригласишь меня в свое одинокое жилище?
Женщина поднялась. Снова откинула плотную штору, сгибаясь в поклоне, указала рукой в глубину пещеры.
— Этот дом всегда твой, и никогда не мой, мой жрец, мой Наставник.
Жрец вошел, лениво оглядываясь, направился к полотняному креслу и сел, вытягивая ноги и оправляя на коленях вышитый подол.
Онторо-Акса задернула штору и опустилась на колени, касаясь лбом циновки, закончила:
— Всегда буду возносить хвалу тебе, за то, что дал мне новую жизнь, на благо матери-темноте.
Мужчина кивнул. Качнулись белые косы, ложась на грудь.
— Ты заслужила, гибкая тварь. Оказалась большим, чем красивое тело. Из мяса для мужчин стала искусной врачующей, и тьме не понравилось бы, если это не оценить. Ты полезна.
Онторо молчала, не поднимаясь с колен. Жрец медленно поворачивался, осматривая чистую пещеру, полки у стен, полные ящичков и сосудов, лохани в углу и у стены — брошенный на пол чистый матрас, застеленный покрывалом.
— Одна. Вижу, ты по-прежнему отказываешь мужчинам? Это славно, целительница, так твоя голова всегда будет чиста.
— Да мой жрец, мой Наставник. — Онторо старалась не смотреть в зеленые глаза. Вдруг он прочитает в них истинную причину. Две истинных причины. Вздрогнула, услышав:
— Понимаю. Мои уроки были хороши. Тебе хватает памяти о них. Так?
— Да, мой жрец, — голос было ровным, а в голове билось «одну он знает, одну причину…»
Да. Уроки в большой пещере наставлений надолго избавили Онторо от желания видеть, трогать или даже говорить с мужчинами. И жрец Наставник это понимает. Вдруг он поймет и дальше?
— Девчонка. Что ты делала с ней? Сейчас.
— Я…
— Хватит. Такое короткое молчание, после первого слова. А мысли скачут, как мокрые лягушки, так? Ты собралась мне солгать, женское мясо.
— Нет, мой жрец! Позволь говорить. Клянусь тебе…
Он махнул красивой рукой, останавливая. И кивнул, улыбаясь. Чтоб поверила, заговорил мягко, успокаивая голосом:
— Расскажешь после. Я верю, ты не обидишь своего наставника. И в знак того, что в сердце твоем нет лжи, поговорим о другом, куи-куи.
Издевательское ласковое прозвище, из тех времен, когда она принадлежала наставнику целиком и он, увлекшись, бывало, играл с ней чаще, чем с другими. Он что, хочет забрать ее снова? После того, как она столько сил положила, чтоб вырваться, стать не просто мясом для мужского корня, стать важным человеком, помощницей братьев Луны. Онторо сглотнула, не в силах терпеть неизвестность. И не меняя лица, внутри себя закачалась, будто сжимая и разжимая кулаки мыслей, запуская свое сознание в голову мужчины. Раз за разом чуточку дальше. Он… забавляется ее страхом. Он… ленив и устал от дневного урока. Он… сыт мужской сытостью. Он… не собирается забирать ее…