Она сидела на корточках, пока Матара ела. Худые колени натягивали цветную ткань — зеленые полосы, белые, оранжевые. И смотрела так, что у Матары кусок не глотался, а на глазах выступали слезы. Как мама. Или как старшая сестра. Как никто тут не смотрел на нее, ни разу.
Забирая пустую миску, Онторо уложила девочку, накрывая ее мягкой циновкой, поправила косички. И шепнула в маленькое ухо:
— Если будешь слушаться меня, скоро убежим отсюда. Возьмем пленного великана, и убежим, вместе.
Засыпая, Матара улыбнулась.
Глава 17
Ночь была холодна, как и положено осенней ночи, приходящей после яркого, трогательно жалкого в своем стремлении казаться летним, дня.
Как рабыня, что рядится в отданные госпожой одежды, вертится перед маленьким зеркалом, черня глаза и наводя краской губы. Но, несмотря на богатство складок и звенящие серьги — все одно — рабыня.
Техути улыбнулся — рабыней представилась ему хитроглазая девчонка Мератос, она примерно того же роста, что и княжна и, он заметил, всякий раз старательно укладывала рыжие волосы в такую же прическу, какую делали в тот день Хаидэ.
Египтянин пошарил рукой позади себя и, потащив мягкую от старости шкуру, накрыл голые колени, укутал плечи и, сунув нос в теплое лохматое нутро, стал ровно дышать, чтоб согреться. Что ж, подделка осталась Теренцию. И судя по быстрым взглядам девчонки, она постарается заменить свою госпожу везде, куда сумеет пролезть.
Шерстинки щекотали нос, но дыхание постепенно наполняло пространство у кожи мягким живым теплом. Осень притворилась летом, яркими погожими днями. А ночью она снова — осень. Лето не досталось Теренцию. Оно здесь, рядом с Техути. Но старый торгаш спит в теплых покоях богатого дома. И может быть прижимает к боку накрашенную Мератос, окутанную шелками ночной рубашки своей госпожи. А лето-княжна сидит у костра в середине стойбища, еще не сняв походных доспехов, разве что шлем положила рядом на высохшую траву. Слушает советников и, хмуря ровные брови, вполголоса отдает повеления. А лучше бы лежала рядом, прижимаясь к его животу круглой задницей, путая свои маленькие холодные ступни с его горячими ногами. Грела его. Как жена.
Он выдохнул резко, потом набрал воздуха и замер, свернувшись, обхватывая руками колени. Перестал дышать. В тишине под пологом маленькой палатки теперь слышалось лишь тонкое посвистывание — у входа спала тоже завернутая в шкуру Фития.
Что он делает здесь, на краю палаточного круга, в плоской чаше древней бескрайней степи, наполненной травами и зверями? Рядом с женщиной, носящей чужого ребенка? С женщиной, которая по ночам шепчет чужое имя, и это имя не принадлежит ее мужу.
В голове застучала кровь, перед закрытыми глазами поплыли красные круги. Техути выдохнул и, усмехаясь вдруг затеянной детской игре, снова задышал ровно, нагревая пространство под шкурой. Когда ему было десять, он уходил за глинобитную изгородь, садился, прижимаясь спиной к стене, и переставал дышать. Думал — если я научусь, то смогу стать первым там, где отступают другие — нырну в мутные воды великой реки, и доберусь до самого дна. Или — пойду в царство мертвых и отберу все их секреты. Буду первым. Но так же, как сейчас, голова улетала, а зубы сами разжимались, и воздух врывался в грудь. Тогда он пришел к отцу и попросился в ученики к писцам. Отец удивился и обрадовался, сын хочет учиться. Он не знал, что Техути увидел обходной путь — если нет возможности сойти к мертвым и самому выведать их секреты, то нужно собрать все, что выведали другие. Он не собирался отступать. Даже там, где казалось, не было никаких возможностей победить.
Он и сейчас не отступит. Эта женщина, не самая красивая — среди множества рабынь можно было найти более прекрасную лицом и совершенную телом. И не юная, ей уже двадцать пять — возраст зрелости и начала женского увядания. Она нужна ему. Зачем?
Техути отпустил колени и, выпрямляясь, сел, придерживая шкуру на плечах. Фития все спала и рядом с палаткой стояла не тихая ночная тишина — пели сверчки, шуршали в траве мыши, протопал еж, фыркнув. Издалека, придавленные темнотой глухой ночи, слышались мужские голоса и изредка сонное конское ржание. Там горит костер, там сидит она, сводя растрепавшиеся концы веревочного узла управления племенем, которое покинул вождь отец. Ее голоса не слышно, она, скорее всего, слушает, иногда задавая вопросы. А потом, крепко забирая в маленькие руки еще один непослушный хвост и еще одну петлю — говорит негромко, отдавая краткие приказы. И большие мужчины, супя косматые черные брови и взблескивая узкими глазами, идут исполнять. Потому что время, когда они возмущенно выступали против, минуло, осталось в недалеком прошлом — она оказалась достойной дочерью Торзы непобедимого. Десять лет, проведенные в богатом доме, внезапно вернули ей долг — все пригодилось: знание языков, множество прочитанных рукописей, пергаментов и папирусов, занятия логикой и тысячи выслушанных рассказов о сражениях и других странах. Оказалось, что полусон гинекея был наполнен не только сурьмлением глаз и омовением тела душистыми травами. Все вложенное, все пролетающее мимо, все привезенное и проговоренное в доме знатного купца, сметливого и хитрого, умеющего свести множество признаков и причин, чтоб сотворить себе выгоду — все это принималось в голову, укладывалось в ней и ждало. И теперь, подстегнутое десятком набросившихся на нее обстоятельств, как стаей волков, вдруг вскинулось и пошло в рост, поражая больших мужчин, не верящих, что она — сумеет. Сумела. Сперва приказывала, выслушивала возмущенный ропот и возражения, а потом медленно, как детям, растолковывала шаг за шагом ход своих мыслей. И те, забирая в руку черные и битые сединой бороды, крякали, вынужденно соглашаясь с каждым проговоренным шагом. Оказалось, думает быстро. Очень быстро и потому решения выглядят сумасбродными. Слушая объяснения, советники кивали, дивясь — все просто, еще бы чуток времени, и сами бы решили так же. Но времени она им не давала. А в один из разов обвела небольшое собрание твердым взглядом и сказала спокойно:
— Я объясняла, чтоб знали — у меня нет для вас пустых слов. Вы мое племя — умру за вас, но лучше буду жить долго, и пока моя голова будет ясна — слова мои будут взвешены и точны.
Дождалась, когда воины закивали, соглашаясь, и добавила:
— С этого дня никаких объяснений. Я говорю — вы исполняете. А если есть свои настоящие мысли, взвесьте и скажите их. Мы подумаем вместе. Это лучше обиженных споров.
Поднялась и ушла, неся на локте шлем, украшенный конским хвостом. Верно, такой же был у ее матери, советницы в племени степных дев.
Техути встал на четвереньки и, сняв с крюка петлю, откинул заднюю стенку палатки, выполз наружу и, запахнув снова, сел, накрываясь шкурой. Небо висело над теменем, заглядывая в глаза крупными звездами, насаженными посреди звездной пыли.
Вот как, оказывается, пленяет женский ум, если он принадлежен красивой женщине. Техути тридцать пять. В эти годы вместилось многое. Девочки, живущие по соседству… Они не баловали вниманием тощего мальчика с серьезным взглядом, бегали смотреть на состязания колесниц и шептались о юных спортсменах, выступающих на празднествах. Ну что же, тщательно изучив свое тело и поняв пределы физических возможностей, он месяц ходил на рыночную площадь к старому фокуснику, который заставлял исчезать и появляться монеты, приказывал костям правильно падать и умел рассказывать о тайном. И вскоре Техути стал девочкам самым нужным и важным человеком.
Потом стал старше. Взрослые девушки — красотки из веселых кварталов — с ними было легко, если в кошеле звякали монеты. Дочери отцовских друзей, девы на выданье, что приходили с отцами на смотрины. А после бегали на тайные свидания к веселому и умному парню, который всегда выслушает и даст хороший совет. А еще он всегда ласков и нежен — не чета грубым ремесленникам и простым горожанам. Там уже не нужно было ухаживать долго. А наоборот, тщательно следить, чтоб не прибегали в неурочный час, натыкаясь на другую.
Мать всплескивала руками. А отец, посмеиваясь, успокаивал:
— Ты же не хочешь, чтоб наш сын, задрав подол, прыгал по чужим постелям от любимой жены? Пусть набегается сейчас, на то ему молодые годы до свадьбы.