Она вывела его на галерею и, не отказав себе в удовольствии пнуть маленькой твердой пяткой лежащего стража, потащила к лесенке. Страж забулькал умиленно, моргая бессмысленными глазами вслед быстрой девушке, наряженной в сверкающее прозрачное платье и высокому черному мужчине, облаченному в рваную набедренную повязку. У лестницы Онторо остановила спутника. Сняла через голову одну из цепочек и надела на шею Нубы большой шестиугольный медальон с угловатыми лапами на каждой грани. Опустила вырез своего платья ниже, оголяя груди, поправила такой же знак на своей шее.
— Идем.
Они спускались и поднимались по лестницам, проходили по галереям, сворачивали за выложенные из тесаного серого камня стенки, чтоб выйти еще к одной лестнице и снова пройти спиралью, петляя вдоль распахнутых входов в жилые пещеры. И везде были люди. Танцевали у входов, пили вино из больших калебасов, обливаясь и падая вповалку. Ели руками мясо, отрывая куски и засовывая в смеющиеся рты. За поворотом кто-то наваливался на визгливо смеющуюся подругу, задирая на ней юбки, а она, выворачиваясь из-под мужчины, манила Нубу рукой.
Он шел следом за Онторо, оглядывался в ошеломлении. Черные лица, блестящие в свете, идущем от рядов белых фонарей, месиво черных тел и ярких одежд, вопли, музыка, пение и плач, крики ссоры и дикий гогот. Беготня детей и толстые руки стражников, что сидели у лестниц и, хохоча, ловили пробегающую малышню.
— Остров любит своих детей, — говорила Онторо, посмеиваясь, и отворачивалась, чтоб он не увидел этой усмешки, — остров держит их в строгости. Но четырежды в год детям темноты дарятся праздники, во время которых можно все. Тихо, тут ступенька. Видишь, они и впрямь, как дети. Беспамятные и такие же злые. Темнота знает, как удержать в себе своих глупых детей.
Быстро проходя по очередной галерее, слегка замедляла шаг, когда пьяный подползал, невнятно балаболя и не сводя глаз с серебряного знака власти. Касалась выпяченной груди, подставленного горла, и увлекала Нубу дальше, не позволяя ему разглядеть толком, что происходит вокруг. А он, следуя за ней, вскоре перестал оглядываться на каждый резкий звук и сосредоточил внимание на пелене мутного тумана, скрывающей сердцевину скального кольца.
— Там что? — перекрикивая дудки и стук, спросил, дергая ее руку и указывая на колеблющийся туман.
— Это потом. Мы пойдем туда. Позже.
— Где мальчик?
Она кивнула, подталкивая его к расщелине в скале, куда уводила совсем узкая еле заметная лесенка.
— Там он. Но сперва иди сюда. И тихо.
Шум остался позади. А в черной расщелине стояла тишина, и Нуба сдерживал дыхание, чтоб не сопеть как речная свинья. Ступени тихо звенели под аккуратными шагами Онторо и отдавались гудением на мужские тяжелые шаги.
Они шли и шли, медленно, в полной темноте, нащупывая рукой узкие прохладные перила. Только раз Нуба попытался что-то спросить, но из темноты узкая рука неожиданно ударила его лоб, до искр, и злой шепот прошипел:
— Молчи…
Он замолчал, уже слегка задыхаясь. Призрак силы, что бродила в нем, поманил и отступил, сраженный усталостью. Сколько времени провел он в маленькой темнице, если так ослабел? Время спуталось, заплетаясь обманными кольцами. Сколько раз он просыпался и засыпал, видел сидящих у стены жрецов, внимательно разглядывающих его скорченное тело. Или Онторо, сидящую на корточках. Сколько раз лязгал засов на тяжелой двери из мореного дерева. Он не знал.
Легкий подол касался его потной щеки и вдруг он заметил — блеснули на ткани тусклые узоры. Повеял сверху, опускаясь на мокрый лоб, мягкий ветерок. И — он задрал голову, стараясь разглядеть хоть что-то в кромешной темноте — сверкнули звезды, высыпав в узкой неровной щели, очерченной ломаными черными краями.
Еще несколько шагов и они встали на маленькой легкой площадке, давящей ступни ребристой поверхностью металла. Звезды, набросанные на черноту неба, единственные позволяли отличить границу, где оно переходит в гладь темной воды, потому что их отражения плыли, подергиваясь. Черная ночь с голубым серебром звездной россыпи была прекрасной, ветер пах соленой живой водой. Нуба открыл рот, как большая, выброшенная на берег рыба и жадно глотал свежий ветреный хмель, цепляясь рукой за пальцы Онторо. Девушка, подождав, когда он немного придет в себя, сказала вполголоса:
— За скалой, по правую руку, уже разгораются костры. Скоро праздник придет туда, на черный песок. Люди будут танцевать до утра. А мы с тобой должны сойти влево, туда, где черно и скала прячет берег от лунного света. Я покажу тебе, где спрятана лодка. Если мы вернемся за мальчиком…. Мало ли что случится. Со мной.
— С тобой ничего не случится.
— Молчи. Дай сказать разуму. Запомни. По правую руку будут костры. А лодка спрятана слева. В ста шагах от тайной лестницы. Сейчас мы спустимся, и я покажу тебе примету.
Они шли вниз и по мере того как приближался черный песок, справа разгорался тусклый красный свет, затмевая холодные звезды — там уже разгорались костры.
Нуба первым спрыгнул на прохладный песок и, раскрыв руки, поймал Онторо. Не выдержав, прижал к себе, вдыхая запах притираний от вымытых волос. Она мягко освободилась. Сделала шаг, увлекая его в темноту.
— Нуба… — прошептал красный отблеск на песке. И великан замер, вырвал свою руку из женских пальцев.
— Нуба-а, — снова простонал мигающий свет.
— Что? Пойдем, быстрее, — раздраженно сказала Онторо.
— Ты слышишь? Зовет.
— Никто не зовет. Пойдем.
Она снова схватила его руку, вцепилась крепко, потянула, царапая ногтями.
— Ну-ба, — исчезающе тихо сказала темнота, окрашенная уже ровным красным светом, ползущим из-за черной скалы.
— Хаидэ? — он остановился и рванул свою руку так, что девушка упала на колени. Вскочила, обрывая прозрачный тонкий подол. А Нуба уже бежал на багровые отблески, рисующие наклон черной скалы и падающие на воду огненными петлями.
Онторо, тяжело дыша, засмеялась с беспомощной злостью. Передразнила шепотом:
— О… Хаидэ!
И пошла следом, подхватывая руками оборванный подол. Прохладный песок поскрипывал, проминаясь под маленькими пятками.
Он бежал тяжело, будто падая каждым шагом, но не чувствовал этого, только злость на вязнущие в песке ноги накрывала и тут же улетучивалась, не поспевая. Дернулась черная скала, сдвигаясь за правое плечо, песок, припорошенный красным светом огня, раскинулся огромным платом у подножия ночных скал, уходящих верхушками в низкое небо. Десятки костров, разложенных огненной паутиной, сходились к центру — площадке из ровного камня. Казалось скала, присев, вывалила широкий плоский язык, и он застыл, приклеившись к песку. Красные блики текли и прыгали, смаргивали сами себя, когда ночной ветер прижимал пламя, и растекались, соединяясь, когда языки вытягивались вверх. Красный песок и черные скалы, горстки языкатых костров и никого, кроме бегущего к подножию длинного черного мужчины, вздергивающего при каждом шаге острые колени. А еще — светлое пятно неподвижного скомканного тела на фоне каменных глыб.
Он бежал, лавируя между трещащими кострами, и пламя, кидаясь, обжигало голую кожу. Сдерживал дыхание, чтоб слышать, вдруг позовет еще. И страстно надеялся, что позовет, доказывая тем — еще жива. Но светлая фигура лежала неподвижно и, вступая на каменный гладкий язык, Нуба рванулся быстрее, отталкиваясь ступнями от твердой поверхности. Несколько больших шагов, не отпуская глазами рваную светлую ткань, вытянутую белую ногу и другую, подвернутую неловко. И (от этого закололо сердце, на которое он не обратил внимания) — раскиданные по песку волосы. Золотистые, с бликами красного огня.
— Хаидэ… — стесывая колени, нагнулся, бодая ночной воздух лбом, просунув руку под вялое тело, другой обхватил, бережно прижимая к воздуху рядом с гулко стучащим сердцем. Не притискивал, держал на весу, будто крыло бабочки подцеплял на палец.
Оглядывал закрытые глаза, потный лоб в бисерных каплях, продольную морщинку между нахмуренных бровей. И, сам собирая широкий лоб страдальческими морщинами, смотрел на разорванную одежду и круглые свежие шрамы на шее и руках.