Дело, быть может, и не дошло бы до драки. Но за три часа нудных излияний профессора о небесных телах, гравитационной постоянной и Большом взрыве, мозг Джима сам стремится к детонации. А вместе с ним и желудок, возжелавший отобедать в неурочное время. А Боунс ведь говорил Кирку, что завтрак для «будущих капитанов» – самое важное. Жаль, что тот его не слышал. Зато он прекрасно слышит одного наглого выскочку, который считает, что «сыночкам героев» места в Академии достаются на халяву. Честно, в любой прошлый из тысячи раз на подобные задирания Джим бы и ухом не повел, но сейчас ему до смерти скучно. А еще – уязвленное самолюбие хочет встать во весь рост, расправить гордо плечи, поднять голову и плюнуть в жалкого человечишку. А потом проломить ему череп собственным лбом. Джим не привык себя ограничивать и не потакать своим желаниям. Он просто дождется перерыва, спросит у этого «кадета», не изменил ли тот свое мнение за три часа бесполезной лекции, и если – нет, то исполнит все свои желания подобно золотой рыбке. Кроме одного – в драку ну просто очень быстро вмешиваются. Всего одним своим видом и одной всего фразой.
– Немедленно отставить, кадеты, – перед ними появляется вулканец. Вулканец-преподаватель. Холодный и собранный. Джим – не золотая рыбка, Джим – чертов волшебник! – Привести форму в надлежащий вид и проследовать со мной к ректору.
И если наглый увалень тут же боязливо передергивается от приказа и отходит от Джима на шаг, то Кирк испытывает только восторг – сродни ребенку в гипермаркете игрушек. Вулканец! В Академии! Сегодня что, Рождество? Он всегда знал, что чертовски удачлив! Эйфория затапливает его волной цунами, и та явно не из метафорической воды – она накачана самым крутым наркотиком, который Джим еще никогда не пробовал. Святые Хранители, такого «прихода» у Джима еще никогда не было! Метка на его руке нагревается, распространяя по всему телу блаженную истому и тепло, как будто у него внутри вдруг поселился мини-реактор. Сердце заполошно проталкивает кровь по венам, а мозг, отдельно ото всего тела, решает отключиться напрочь. Секунд на пять – потом Джиму все-таки придется взять себя в руки и пойти в указанном направлении.
Ему плевать, что о нем скажут или подумают студенты, когда их сопровождают. Краем уха он улавливает восхищение напополам с недовольством и снова отключается – до прихода Боунса и вызова в кабинет. Ректор – почтенный деятель науки и бывший военный, смотрит строго, отчитывает по Уставу и игнорирует ухмылку Кирка. Наверняка уверен, что сумеет поставить на место хоть сына героя, хоть Бога, но Джима это не задевает – он Устав успел изучить вдоль и поперек, и если одни кадеты думают, что смеют его нарушать оскорблениями личности, то Кирк оставляет за собой право вырывать им за это языки – чтобы Устав читали молча. Совершенно очевидно, что это же самое понимает и ректор – бывший вояка, по-мужски, по-человечески, разве что, методы не одобряет, но вулканец-то это вообще не приемлет, и вот тут до Кирка и начинает доходить вся серьезность ситуации. А уж когда остроухий и зеленокровный раскрывает рот, и вовсе хочется побиться головой о стену. Тот несет несусветную чушь о морали, этике, отрицании насилия и, опять-таки, приплетает Устав и ни черта не понимает! Джим начинает возмущаться, вулканец парирует, вмешивается ректор, и спор заканчивается первым дисциплинарным взысканием для обоих участников драки – после второго они попрощаются навек. А Кирк обзаводится еще и персональной отработкой за препирательство – три развернутых исследования к концу семестра на выбранные вулканцем темы – раз уж кадет знаменит не только происхождением, но и феноменальными результатами вступительных тестов. Джим ему их в глотку запихает! И все, что он может сказать Боунсу по окончанию этой встречи, далеко нецензурно и непечатно. Кроме одного:
– Как зовут этого ублюдка, Боунс?
***
Как он и подозревал, отличиться в первый же день Джиму мало. Дальше все идет по нарастающей. После того, как они узнают имя гребанного профессора-вулканца, Кирку шлея попадает под хвост – все три исследования, которыми его «наказал» С’чн Т’гай Спок, Джим сдает за месяц вместо положенных трех. Нагло улыбается прямо в рожу зеленокровного, отдавая падд с наработками и объявляет, что записался на курс профессора. На ксенолингвистику – и готов и в ней преуспеть. Профессор Спок позволяет себе скептично хмыкнуть, а Джим оскаливается еще шире – как акула, почуявшая кровь. Вот уж если он не может разрешить свои проблемы кулаками, то в дело пойдет хитрость, а уж насколько изобретательным может быть Кирк, Боунс знает не понаслышке. Не после того, как тот однажды заставил марсианина Гена Уиллика, детину почти в десять футов ростом и грудой мышц в четыреста пятьдесят фунтов, танцевать стриптиз на стойке бара. Ген смущался, краснел, обещал оторвать Кирку яйца, а потом сверзился вместе со стойкой в щепки, но выполнил желание Джима, проигранное в карты. Кирк умел находить подход – хоть лаской, хоть грубостью, хоть шантажом, и если Спок не изменит свое отношение, то Джим быстренько его научит, как нужно обращаться с не совсем благополучными кадетами. Научит, куда не нужно лезть и когда затыкать свой рот в тряпочку. Что Джиму Уставы и правила – у него свои законы, против которых он не пойдет даже под страхом смерти. И уж точно не позволит попирать их каким-то вулканцам.
Леонард видел косу, наскочившую на камень. Видел искры, которые рождались в процессе, но после каждой лекции по лингвистике ему все больше казалось, что это не камень и допотопная коса – флагманский крейсер и тяговый луч на трети мощности – ни с места сдвинуть, ни как-то повлиять. Кто был кто в этом красочном сравнении, Маккой не определял – они меняли позиции, и все, что ему оставалось, это наблюдать и не слишком громко хрустеть попкорном.
Спок, как наверняка и любой другой вулканец, был занозой в заднице. Всей Академии и всех курсов. Но если все, кроме студентов, могли смириться, подстроиться или не обращать внимания на чужие поведенческие закидоны и ошибки воспитания, то кадетам оставалось только выть. Кадетам-то приходилось у него учиться. Следовать его логике и перенимать от него знания. Боунс представить себе боится, чего бы от него нахватался Джим, но чем больше проходит времени, тем отчетливее он понимает, что закадычный друг начинает меняться. И сомнительно – в лучшую ли сторону.
В Академии Джим разворачивается на славу – он завсегдатай студенческих вечеринок и научных сообществ, он пьяница и дебошир, гений и обаяшка, он ублюдок и тварь, он сын героя и прирожденный лидер. Ну, может, пока и не лидер, но предрасположенность есть. Этот компанейский парень меняет полсотни сексуальных партнеров всех полов за семестр, делает несколько интересных открытий в механике, кибернетике и физике, а еще обзаводится не только приятелями, но и врагами. Его неуемная энергия бьет через край, и единственное, на чем он периодически спотыкается, это злополучный профессор. Вулканец все еще скептично относится ко всем Джимовым заслугам, и они частенько спорят, дискутируют или просто сверлят друг друга недовольными взглядами. И чем дольше, тем только хуже. Как будто гнойник зреет под кожей и скоро лопнет – со всеми вытекающими последствиями. Боунс только досадует на то, что он – доктор, и лечить эту «болячку» придется ему. Но лучше уж так – наблюдать за течением болезни, а не хвататься потом за экстренную реанимацию.
В реанимацию он, скорее всего, сам попадет и, абсолютно предсказуемо, из-за Джима – пресловутый прогнозируемый срыв таки случается. На праздничной вечеринке в конце календарного года. Джим орет, захлебываясь слюной и гневом, а Спок и бровью не ведет. И никто, кажется, не в курсе, что стало причиной, зато последствия удивляют всех – с яростно оскаленной улыбкой на лице и ледяной сталью в голосе Джим обещает Споку, что окончит эту, цитата: «гребанную Академию» за два года. Ага. Вместо положенных четырех. И из всех собравшихся поверить в это может, пожалуй, только Леонард – он-то уже ученый. Со вздохом он идет успокаивать друга, а Спок идет нахрен со своим мнением о недостаточности подготовки за такой короткий срок, некомпетентности заявления в целом и способностях Джима в частности.