Кирк и правда намеревается это сделать.
Ректор смотрит на него изумленно, тоже сомневается, но позволяет кадету творить со своим графиком обучения все, что тот захочет – проще гранитную скалу переспорить. Боунс подозревает, что тут замешана протекция «свыше», хоть от того же Пайка, но расчет руководства Академии понимает – если они не могут избавиться от несносного кадета законными методами, то можно хотя бы сократить время пребывания возмутителя спокойствия в их вотчине. В конце концов, с гением Кирка, тот и правда может справиться с программой в небывалые сроки.
И вот теперь Джим меняется окончательно. Та гусеница, что сидела в коконе из алкоголя, драк и грязного секса, вылупляется, превратившись в нечто новое. Боунс даже не надеется на прекрасную бабочку – на его взгляд, это – нечто среднее между ядовитым мотыльком и безумной саранчой. Моль и паук в одном флаконе. Становится страшно. Джим все тот же завсегдатай, драчун и обольститель, но уже умный, упорный и хитрый. Целеустремленный. Теперь, когда у него есть хоть какая-то цель и оправдание своего присутствия в Академии, они все могут увидеть, каков Джим, когда серьезно за что-то берется.
Он действительно намерен утереть им всем нос. Боунс, правда, думает, что это не стоит таких жертв, но Кирк же опять никого не слушает. Его «трансформация» идет дальше, и теперь Леонард видит, как внутри друга стальной стержень выдержки обрастает новыми титановыми листами – стойкостью, ехидностью, злостью и равнодушием. Маккою и от этого страшно, но кажется, что Джим и это тоже контролирует. Как будто научился контролировать свой мочевой пузырь или обонятельные рецепторы. Но он действительно в первую очередь берет под контроль себя, оставаясь все тем же обалдуем, егозой и проказником.
Он действительно учится, ходит на свидания, пропадает в библиотеках и инфо-архивах, не пропускает ни вечеринки, ни семинары. Боунс не знает, когда тот спит, но друг ночует в совместной комнате не реже, чем прежде, а большинство его жизненных показателей в норме. Маккою только вздыхать и остается – показывая свои зубы, Джим очень скоро выбьется из сил. Ну или станет первым кадетом, прошедшим обучение в рекордные сроки.
***
Чертов вулканец бесит его до искр перед глазами. Выходка у ректора стала первой в бесконечной череде, а потом те пошли косяком. Джим узнает имя этого гребанного вулканца и понимает, что пора запасаться веревкой и мылом. Так, на всякий случай, но с него действительно может статься. С родственной душой в виде вулканца он может еще и не сладить. И конечно же, ему еще придется найти к нему подход, но Кирк любит сложные задачки.
Гнев идет напополам с любопытством и адреналином. Как только злость от очередной нудной и, по мнению Джима, бесполезной и бессодержательной отповеди заканчивается, ее место занимает азарт – как же вывести вулканца так, чтобы тот наконец отреагировал? Не читал нотации, а проявил хотя бы одну эмоцию. Он знает, что у Спока они есть – все дело в том, насколько сильна его выдержка и кто победит в этом противостоянии упрямств.
Несколько месяцев Джим из кожи вон лезет, только бы показать отмороженному профессору, что он – не просто кадет из серой массы и не сын своего отца. Он – совершенно другой. Настолько многогранная личность, что профессору впору исследовать его, как небывалый феномен, а не понукать и третировать. Джим этого не позволит даже собственному соулмейту.
Все надежды рушатся на новогодней вечеринке. К концу семестра вулканец превращается в законченного упертого ублюдка и уже не стесняется ставить под сомнение умственные способности отдельно взятых кадетов. Естественно, в пересчет на проценты, высчитанные с математической точностью. Джим ему за это хочет собственными руками шею свернуть и вырвать трахею. И он даже знает, как это сделать, не прибегая к насилию – закончить эту гребанную Академию лучшим учеником за всю ее историю и в рекордные сроки. Чтобы Спок подавился этим знанием и дышать не смог от гордости за него.
И после этого садистские наклонности Джима расцветают во всей красе – от грязных фантазий, как он трахнет своего ублюдочного профессора на его же ублюдочном столе в аудитории на глазах у всего потока, до неподъемного количества лекционных часов по разным дисциплинам. И иногда эти наклонности отнюдь не метафорические – приливы отрицательной энергии сбрасываются в алкоголь, оргии и все же случающиеся, но тщательно скрываемые драки. Любителей начистить ему рожу теперь столько же, сколько и любовников, а Кирк даже гадать не берется, кто ему подсыпает в кофе по утрам «озверин». Хотя предположения, конечно же, имеются.
Он не сразу замечает, что с ним что-то не так. Аллюзии, итерации, паттерны. Слишком, даже для него, бурные эмоции, реакции и неутихающая импульсивность. Он явно сходит с ума или заражен каким-нибудь инопланетным бешенством. Хотя… почему нет?
Где-то когда-то ему на глаза попадалась статья об «эмоциональном переносе» у встретивших друг друга соулмейтов. Не такое уж и редкое явление. И опять-таки, не необычное. Часто пары, прожившие вместе уже довольно долго, любящие друг друга и принимающие, могли делить свои чувства на двоих. Все, а не только страсть. Отчего Джиму не страдать той же фигней? Он ведь уникум. С вулканской меткой на руке – отчего не чувствовать того, кто всю жизнь чувства эти подавляет? От них же нельзя избавиться, развеяв как дым – чувства – они как вода в стакане – все излишки выливаются наружу. Почему бы Джиму не впитывать эти «излишки»? Тогда вполне можно объяснить, откуда у него эта агрессивность, излишняя рисковость, несдержанность и склонность к максимализму. Вполне логично. И тогда получается, что жить припеваючи какому-то гребанному зеленокровному помогает именно Кирк, сгорая между делом от этих самых чужих эмоций. Мало ему своих было. К тому же, это – не равноценный обмен – собственные всплески никуда не исчезают, поэтому у него всегда «двойная доза». Наркоман не по своей воле, мать его.
Он не знает, за каким лядом ему нужно было еще и так отличиться, но выходит, что он всю свою жизнь только и делает, что занимается этой навязанной благотворительностью. И если до чертового вулканца однажды все-таки дойдет, кем они друг другу приходятся в действительности, то Споку придется очень постараться, чтобы Джим простил хотя бы малую толику того, что ему пришлось испытать по его вине.
Все, что Джим может в этой ситуации – это пользоваться ею на всю катушку. Раз Спок скидывает ему свой негатив, то Джим будет от него избавляться. Так, как умеет. И не только в привычных загулах – учебе эта энергия будет только на руку. Вот только «излишков» этих с каждым днем все больше – копятся и не исчезают совсем. Как будто Джим черпает воду из прохудившейся лодки – сколько ни выливай, а все равно прибывает. И остается только гадать, когда масса станет критической, а сам он пойдет ко дну. Чертовому Споку-то ничего не будет – эмоциональный «кастрат» прекрасно проживет свою жизнь евнуха, а вот Кирк не остановится, пока не взорвется и не выгорит дотла. Он даже представляет себе, насколько это будет феерично, и начинает готовить запасные пути отхода на случай чего. Он себя знает – мало не покажется ни одному из них.
***
Он прекрасно знает, что подобного в Академии еще не было. Ничего настолько возмутительного не было вообще. Даже если процент отчисленных студентов почти не менялся из года в год. Спок специально проверял статистику. Сразу после того, как остановил безобразную драку, и после уже приватного разговора с ректором. Один из кадетов, затеявших драку, смеет улыбаться Споку – кроваво-залихватски и безнадежно уверенно. А вот Спок не уверен, что есть хоть какие-то причины для радости – драчуны попадают на особый контроль преподавательского состава и если и дальше смеют нарушать дисциплину, то до хорошего не дослуживаются. Если им вообще будет позволено продолжить обучение.