Но эти вопросы не имели никакого смысла. Неважно, как далеко зашел процесс, ни она, ни Атрес теперь не отказались бы от попытки расщепления. Каждый по собственным причинам, но в этом они были похожи.
Тем не менее, вопрос, который она задала, с логической точки зрения вообще не имел никакого смысла:
– Это больно?
Она не так много знала о схематиках, и вот уже два с половиной года изо всех сил старалась не узнать больше.
Должно быть, Атреса удивил ее вопрос, и все же он ответил сразу, не пытаясь подбирать слова:
– Как будто от меня отрезают части под наркозом. Я не чувствую боли, но осознаю, что теряю что-то важное.
Кейн не смогла бы в тот момент смотреть ему в глаза и намерено перевела взгляд на окно в боковой стене. За плотным стеклом медленно плыли по небу облака.
– Мне не следовало спрашивать. Наверное, я не хотела этого знать.
– Ваша жалость бессмысленна и никому не нужна, – Кейн не видела его лица, но говорил Атрес как обычно, совершенно бесстрастно, очень ровно.
– Что, если это не жалость? Что, если это чувство вины? – дальнее облако чем-то походило на кита в небе. Смотреть на него было намного проще, чем на Атреса.
– Тогда это бессмысленно вдвойне. Вы не виноваты в том, что произошло со мной.
Его голос, взвешенный, спокойный немного напоминал Кейн голос судьи.
– С вами – нет, – согласилась она и только тогда посмотрела Атресу в глаза. Действительно, как два дула. – Хотите, я исповедаюсь вам, Алан?
– Нет.
– Можете считать меня взбалмошной, но я все равно это сделаю.
– Я и без того так считаю, – сухо заметил он.
Странно было ловить себя на мысли, что ей не все равно. Что мнение Атреса, человека, которого она встретила совсем недавно, имело для Кейн значение. Ей действительно не хотелось его разочаровывать.
Увы, люди не всегда получают то, что им хочется.
– Знаете, Алан, вы не первый схематик, которого я встретила. Несколько лет назад был еще один человек.
Он никак не отреагировал на ее слова, его выражение лица не изменилось, и Атрес не казался напряженным.
– Несколько лет назад ко мне обратился Вольфган Хаузер. Возможно, вы слышали о нем.
Тогда Хаузер был действительно известен.
– Нет, – равнодушно сказал Атрес. Его сцепленные в замок руки покоились на столе, поверх одной из небесных карт, и все вместе наводило на мысли о каком-то странном собеседовании.
– Хаузер был основателем и владельцем «Золотого Колеса», самого известного цирка в Цитадели и ее окрестностях. Он так же был дрессировщиком, довольно успешным.
– Он использовал медиатор?
– Для контроля над животными? Нет, конечно. Спирит не способен на подобное. Но у него был медиатор иллюзий – Арлекин. Хаузер использовал его в программах. Знаете, – сказала она. – Я как-то видела одно его представление. Оно было по-настоящему волшебным.
– Не отвлекайтесь, – Атрес неподвижно сидел напротив, и его интересовали только факты.
– Хаузер был схематиком на самой начальной стадии, – продолжила Кейн, вспоминая ту далекую встречу. Детали стерлись, но какие-то вещи все еще снились ей по ночам: тесная, обклеенная афишами гримерка, букеты цветов и их душный запах и Хаузер, еще не успевший до конца оттереть грим. – Он не знал, что с ним происходит. Он просто думал, что его медиатор начал барахлить. Иначе он никогда не рискнул бы обратиться к мастрессе.
Кейн помнила тот самый первый момент, когда взяла в руки Арлекина. Первые секунды непонимания – что это за схема? Почему она так странно звучит? Почему она связана с Хаузером? – а потом шок при мысли о том, что этот человек – мужчина лет сорока, устало и с любопытством смотрящий на нее, ожидая, что она скажет – обречен.
– Вы объяснили ему?
– Не сразу, – призналась Кейн. – Сначала я сказала, что мне нужно все проверить.
– Вы уже знали правду?
– Да. В тот момент я уже знала. Я просто не представляла, как сказать человеку, что для него все кончено.
Может быть, Атрес считал это странным. Может быть, он думал, что Кейн на самом деле все равно.
– Это естественно, – бесстрастно заметил он. – Продолжайте.
– По закону я обязана была выдать Хаузера властям, но я этого не сделала. Это ничем мне не угрожало. Его превращение еще только началось, и оно шло довольно медленно. Медленнее, чем у любого схематика, про которого я читала потом.
– Но, в конце концов, вы сказали ему правду, – Атрес не спрашивал, он утверждал, и он был прав.
– Да. Я обещала ему, что никому не выдам его. Мне хотелось дать Хаузеру хотя бы немного времени, пока процесс не зашел слишком далеко. Вы думаете, я лицемерка?