– Извините, у меня почти ничего нет, – Кейн собрала то, что нашла, и продемонстрировала Атресу.
– Мне почти ничего не потребуется, – он неловко стянул сюртук и галстук, принялся расстегивать рубашку. Кейн захотелось отвернуться, чтобы не смущать его, но она решила, что это было бы глупо. – У вас есть швейные принадлежности?
Он снял рубашку, и Кейн обратила внимание на расцветившие кожу едва заметные спирит-линии – схема уже начала проникать в тело. Этих линий пока было немного, и располагались они поверх кожи, но само расположение оказалось неудачным. Чем глубже проникал спирит, тем меньше было шансов, что Атрес сможет пережить расщепление.
Он наверняка и сам это понимал, поэтому Кейн не стала ничего говорить.
Отчасти она даже радовалась, что можно было отвлечься от случившегося и снова начать думать, как мастресса – о спирите, схемах и шансах на удачное расщепление.
– Вы сказали мне, что это просто царапина.
– Это царапина, которую нужно зашить. – Атрес продемонстрировал рану, и Кейн мысленно с ним согласилась. Порез выглядел не так уж и плохо. Когда Кейн приглашали экспертом к жертвам спирит-аварий, ей доводилось видеть и худшее.
Иголку с ниткой Кейн обычно носила с собой в сумочке, на всякий случай, и сейчас это пришлось очень кстати, потому что вряд ли бы их удалось найти в окружающем бардаке.
Атрес сел на бортик ванны, снова зажал рану ладонью – неглубокий порез, в котором проглядывала кость ребра – и молча следил за действиями Кейн, пока она подготавливала все необходимое.
– Вы не впадаете в истерику от вида крови, – сказал он. – Это хорошо.
– Я… – она замолчала, пытаясь подобрать слова, и закончила, неловко пожав плечами. – Можно сказать, что у меня крепкие нервы. Я все-таки мастресса.
– У всех мастресс крепкие нервы?
Наверное, он не верил ей.
– Один из документов, необходимых для поступления на факультет архетипа – справка о посещении Тринадцатой больницы, – сказала она. – Знаете, что это за место?
Тринадцатая больница занималась исключительно пострадавшими от спирита, о чем Атрес не мог не знать.
– Да.
– Тогда вы и сами понимаете. Люди со слабыми нервами после того, что там видят, не идут учиться на мастресс.
Тогда после первого посещения Кейн стошнило, и она на год отказалась от Университета. Еще несколько месяцев ей снились изувеченные тела, ожоги и безвольные, бессознательные люди в белых, пропахших лекарствами палатах.
Но в конечном итоге нежелание зависеть от семьи, быть приложением к собственному статусу, все же победило.
Во второй раз в Тринадцатой больнице оказалось проще.
– Это так интересно? – спросил Атрес и пояснил: – Изучать спирит.
– Да, – просто ответила Кейн, отвернувшись от него, чтобы помыть руки. – Знаете, тогда я даже не думала, что так увлекусь. Мне просто нужно было сменить обстановку. Я не понимала, что такое Мираж. Для меня не было это важно, меня волновал только мой собственный маленький мирок и возможность не пускать в него посторонних. А потом оказалось, что снаружи, за его границами, еще много всего.
Атрес сел ровнее и убрал руку от раны. Он дышал размеренно и будто отсчитывал про себя каждый вдох и выдох. Почему-то он не просил обезболивающее.
Впрочем, он ведь считал рану царапиной.
Кейн оторвала кусок бинта, чтобы стереть кровь вокруг пореза.
Атрес напрягся, но ничего не сказал.
– Больно? – спросила Кейн.
– Терпимо. У меня высокий болевой порог, – ответил он.
– Хорошо. Потерпите, надо продезинфицировать.
Атрес кивнул, поднял руку, чтобы Кейн было удобнее. Он сидел абсолютно неподвижно, пока она стирала кровь и обрабатывала рану, ни разу не дернулся, даже когда она начала зашивать.
– Вы всегда хорошо переносили боль? – спросила Кейн, чтобы отвлечь одновременно и его, и себя. Она протыкала кожу аккуратно, стягивала края раны ровными, изящными стежками – ей всегда нравилось шить.
– Я много болел в детстве, – Атрес равнодушно следил за иглой. – Это приучило меня терпеть.
Кейн постаралась представить его ребенком и улыбнулась:
– Должно быть, вы уже тогда были очень целеустремленным.
– Тогда я верил, что у меня мало времени, я не хотел тратить его прикованным к постели, – словно нечто очевидное пояснил он и неожиданно добавил: – Рядом с моей кроватью стояли старые часы. Их тиканье было очень громким и очень навязчивым. Больше всего мне хотелось, чтобы они остановились.