Отзываясь на ее эмоции, спирит-сфера дрогнула, пошла трещинами, и Атрес положил Кейн руку на плечо:
– Держите себя в руках.
Он был прав, разумеется, Кейн не имела права терять контроль в тот момент, тем более, что даже находясь внутри узла Линнел могла остаться в живых – первичный выплеск, судя по повреждениям металла, пришелся вверх.
– Извините, – коротко отозвалась она, заставляя сферу подлететь к узлу. Ремонтный люк был открыт, и внутри мягким пульсирующим сиянием светился двигатель.
На полу у самой стенки лежала женщина в синем вечернем платье. Светлые волосы растрепались и стелились по металлическому полу.
Кейн не видела Линнел почти пять лет, и все же узнала ее с первого взгляда.
– Не вздумайте сейчас тратить на нее время, – сказал Атрес, и как бы бессердечно это ни звучало, но он был прав.
– Я знаю, – Кейн направилась к двигателю, испускающему колонну спирита. – Помогите Линнел и постарайтесь не отвлекать меня.
Медиатор в руке Атреса светился все слабее, и времени оставалось меньше с каждой секундой.
У самого двигателя, сразу над узлом, в светящейся колонне застыла центральная схема «Трели».
Ни мастрессы, ни медиаторы не сохраняли спирит в первоначальном его состоянии чистой энергии, его заключали в схему, заливали будто топливо в механизм, заставляя работать – поднимать в воздух населенные платформы, вроде «Трели», освещать помещения, крутить винты дирижаблей, защищать от холода или ветра. Схемы бывали самые разные – элементарные, доступные каждому, и сверх-сложные, почти разумные. Они проявлялись в разных формах – геометрических фигур и клочков тумана, силуэтов, предметов или даже людей.
Схема «Трели» была валькирией. Она парила неподвижно, эта светящаяся крылатая женщина в белых доспехах. Воздух едва заметно дрожал вокруг нее. В груди валькирии была дыра, внутри толчками пульсировало алое сердце. Оно выглядело объемным, почти осязаемым, и совершенно очевидно чужеродным.
Кейн стояла так близко, что различала тихий вибрирующий звук, обволакивавший схему, будто невидимый кокон – Песню. Эти ноты, высокие и едва слышимые, были совершенно нездешними, как отголосок Нулевого Архетипа, они долетали откуда-то с изнанки реальности. Так звучал только воплощенный спирит. У каждой схемы была своя Песня, и по ней легко можно было определить состояние спирита и надежность всего механизма.
Валькирия пела отрывисто, звук то пропадал совсем, то вдруг выбивался из ритма одной четкой явственно различимой нотой. Песня была прерывистой, нервной и неуловимо напоминала плач.
Зачастую, чтобы исправить сломанную или поврежденную схему, достаточно было выровнять ее звук.
Кейн позволила себе скользнуть глубже в Мираж, зачерпнула его спирита, текучего и невесомого, и попробовала коснуться валькирии.
Песня стала отчетливее, потекла вокруг и внутрь, сонастраиваясь с Миражом, принимая Кейн как часть себя.
Схема умирала.
Изнутри ее разъедала пронзительно красная болезнь, она расползалась тонкими нитями сосудов внутри, похожая на паразита. Кейн почувствовала прикосновение заразы к себе и передернулась. Это не было сбоем схемы, кто-то намеренно использовал разрушающий медиатор, отравил центральный узел «Трели», рассчитывая уничтожить ее.
Кейн не знала никого, кто был бы на такое способен.
Ноты Песни обтекали, отдавались вибрацией в коже.
Находиться так близко к паразиту было опасно. Плотный, сотканный из тяжелого, осязаемого спирита – Кейн показалось, что она узнала архетип Обладания – алый комок тянулся сквозь валькирию и мог разрушить Кейн так же легко, как и схему.
Если бы у нее был выбор или хотя бы время, Кейн не стала бы рисковать, но ей нужно было исправить валькирию до того, как рухнула бы платформа.
Нити Миража вплелись в общую мелодию – тонкие, полупрозрачные, они все же выравнивали, вытесняли диссонанс, смягчали скачки звука, заполняли провалы.
Валькирия протянула к Кейн руки, как мог бы ребенок тянуться к матери. Должно быть, тот, кто создавал «Трель», задумал ее такой – пронзительно живой, вне-человечной. Сейчас она была больна, в ее голосе звучала отрава, но Кейн поймала себя на мысли, что, наверное, когда-то валькирия была по-настоящему прекрасна.
Пока мираж лечил, паразит тянулся сквозь Песню к Кейн, касался рук, оставляя на коже кровоточащие тонкие полосы, пытался проникнуть глубже, в кровь, в воздух. Это была гонка на время.
Все за пределами Песни отдалилось, стало казаться ненужным и ненастоящим.
Колонна спирита истончилась, двигатель загудел ровнее, и Кейн почти пропустила момент, когда медиатор времени перестал действовать.