– Мам, скажи ей! В чем я на физ-ру ходить буду?
– Можно подумать, ты там занимаешься. Есть на скамейке булки можно и в старенькой футболке, – фыркаю и машинально отклоняюсь от брошенного в меня тапка. Кто, вообще, сказал, что все толстяки божьи одуванчики?
– Кстати, – ловко ловлю в воздухе летящий в меня учебник и теперь с важным видом трясу им перед разошедшимся братом. – Займись лучше алгеброй, может, хоть калории считать научишься.
Парень обиженно надувает губы, становясь едва ли не бордовым, и тут же дергается в мою сторону, кажется, намереваясь меня уничтожить. Уж не знаю, что у него на уме, но от вида гуляющих желваков на его скулах, я начинаю заливисто смеяться.
Возможно, я неправа. Давлю на больное, развиваю в нем комплексы, раню нежную детскую душу… Только разве кто-то обещал ему, что будет легко? Жизнь, вообще, штука несправедливая… Я вот начальную школу вспоминаю с ужасом. Пусть и была довольно милой малышкой с причудливыми шоколадными кудряшками, сверстники меня не щадили. До сих пор помню, как девчонки высмеивали мое пальто насыщенного красного цвета, которое досталось мне от дочки соседки.
– Сколько раз говорила?! – а вот от маминой руки увернуться не так-то и просто. – Перестань его обзывать!
У нее многолетний стаж матери-одиночки, а совладать с этой малышней без пары-тройки шлепков по мягкому месту вряд ли удастся. Потираю плечо, замечая бледную отметину на загорелой коже, и бросаю обиженный взгляд на обозленную хозяйку.
– Сама жирная!
– Ярик! – мамин крик действует на него успокаивающе, поэтому свою затею оставить на моей талии несколько синяков он бросает. – Отдай ребенку майку.
– Нет. Мне идти не в чем. Мою армяне разрисовали.
– Их отец татарин! Перестань надо мной издеваться!
– Да хоть испанец, факт остается фактом – майку у Рыжего я забираю! – упрямо приподнимаю подбородок и демонстрирую брату средний палец.
Если можно не любить кого-то до скрежета зубов, то это наш с Яриком случай. Я презираю его за слабость и вечные жалобы, а он, подражая отчиму, критикует мой образ жизни, не слишком-то стесняясь в выражениях.
Хватаю сумку, ловко запихиваю в нее необходимые вещи и оттесняю плечом подростка, привалившегося спиной к комоду с бельем. Лакированному, с жуткими царапинами на темном дереве, оставленными неуклюжими грузчиками, уронившими его при переезде в бабушкину трешку.
– Куда это ты собралась? Кто с детьми останется? Я же тебя просила на субботу ничего не планировать!
– Этот твой, – брезгливо морщусь, вспоминая о мамином кавалере, в эту самую минуту разложившем свои телеса на продавленном диване.
– Жора не может! Он с ночи! – знакомые истеричные нотки уже проскальзывают в ее голосе, ведь мы обе знаем, что он никогда не станет приглядывать за чужими детьми. Ходит по дому, делая вид, что их и нет вовсе, а если и замечает, то непременно хватается за ремень: широкий, с огромной металлической бляшкой, способный удержать его брюки на внушительном животе.
– Знаю я его ночные смены. Весь зал пивом провонял.
– Замолчи! Он еще от прошлой вашей ссоры не отошел, – шипит, одергивая меня за руку, когда я тянусь к своей сумке. – Не смей уходить! У меня последняя смена – потом нагуляешься!
– Когда потом? Я выдохнуть не успеваю: одни из памперсов вырастают, а ты уже следующего мне под нос суешь! Я тоже человек, мама! И тоже хочу отдыхать.
– Посмотрите, какая страдалица! – театрально хлопнув в ладоши, женщина насмешливо надувает губы. – А мне легко такую ораву кормить? И ничего, не жалуюсь!
– Потому что сама эту ораву и наплодила! Так что прости, сегодня вы как-нибудь без меня…
– Много ты понимаешь? Давно взрослая стала, чтобы мать учить? Юлька! – проворно обходит меня, отрезая путь к выходу, и понижает голос, опасаясь, что отчим подслушает наш разговор. – Один вечер и ты свободна, как ветер в поле! Хоть с Мишей своим на машине катайся, хоть с тем худым блондином в кино иди.
Смотрит на меня с надеждой, даже руки складывает, умоляя сжалиться, а я словно и не замечаю. Качаю головой, размахивая ладонью, чтобы она, наконец, отошла, и упорно игнорирую Айгуль, прижимающую к груди безногую куклу. В этом платье с медведем, с белыми бантиками, которые ей наверняка повязала Ленка, она прекрасна. Только никакого желания до поздней ночи возиться с неугомонным ребенком я в себе не нахожу.