– По-старому. Врачи дают год, не больше.
Когда-то я ее ненавидел. Так люто презирал, всей своей детской душой противясь встречам, что неминуемо настигали меня по субботам – она садилась в автобус и три часа тряслась по разбитым дорогам ради нескольких часов рядом с сыном - что все больше молчал, упрямо воротя нос от привезенных подарков. Помню, как она плакала, прижимая к груди кулачок с зажатым в пальцах платком, а я просто пялился в стену, словно и нет никого в комнате, что незадолго до ее ухода из семьи отремонтировали, поставив в угол детскую кроватку с розовым балдахином. Ненавидел, а теперь дико корю себя за то время, что отобрал у самого себя…
– Наладится все, Максим. Тихомиров человек отходчивый, и если помощь пообещал – слово сдержит, – а это уже Костров касается моего плеча, даже не поморщившись от крепкой настойки, что готовит его тесть. – Главное, не дури, и все пройдет как по маслу – и денег подзаработаешь, и мать на ноги поставишь. А там и до начальника охраны недалеко. Не так уж и близок он со своей племянницей, чтобы крест на тебе ставить, ты ведь у него в любимчиках. Наказывает скорее для проформы, чтоб в следующий раз на его женщину не позарился.
А вот это вряд ли. Вспоминаю Юлию Константинову, что пару часов назад в полнейшем безмолвии мчал по Москве, и руки сами собой сжимаются в кулаки. Кто угодно, но ни эта змея, что своими глазами наверняка просверлила дыру в моем затылке. Того и гляди, вооружится десертной ложечкой и выковыряет мой мозг, в конечном итоге бросив в канаву мое бездыханное тело. Таких не любят, ведь отдачи ждать придется долго, а вечности в моем запасе нет.
– Чего мы все о грустном? – Ленька встает, резво ударяя своими лапищами по полным бедрам, что вот-вот оголятся, ведь узел простыми на его плече грозится в любую секунду развязаться. – Айда купаться! Сейчас мужиков позову и в пруд! Только футболку на берегу снимай! Моя Люська и так с тебя глаз не сводит.
– Папа!
– Что папа? Иди математику учи! Девятый класс на носу, а в дневнике одни тройки! И шорты эти, чтобы я больше на тебе не видел: нечего на всю округу коленки светить!
Вот она идеальная семья: ругаются беззлобно, подтрунивают друг над другом только лишь для того, чтобы вместе заливисто посмеяться над самой удачной шуткой, выходные проводят на даче, пусть и предпочли бы каждый заняться своими делами. Петрович бы с удовольствием закрылся в гараже наедине со своим новеньким Рено, Карина обложилась бы книгами по психологии, направив все силы на сбор интересных статей, которыми в сентябре поделилась бы со своими студентами, а Люда… А черт его знает, чем занимаются девчонки в четырнадцать… Я с сестрой не жил, и ведать не ведаю, как она проводила свои свободные вечера.
– Ты папку не слушай, – стоит мне выбраться на берег, точная копия своей матери протягивает мне махровое полотенце, намеренно прячась от шумной компании разгоряченных мужчин за высокими кустами. – Вовсе я в тебя не влюбилась. Старый ты уже, да еще и бабник.
Двадцать девять, а меня уже в пенсионеры записали! Впрочем, передо мной ребенок, может и к лучшему, что разница в пятнадцать лет кажется ей непреодолимой пропастью.
– Это кто это тебе такое сказал?
– Папа. Слышала, как он с мамой обсуждал, что все проблемы в твоей жизни из-за того, что ты мимо короткой юбки пройти не можешь.
Деловито поправляет указательным пальцем солнечные очки и, тряхнув короткими волосами, добавляет:
– И у меня, вообще, парень есть. Димка Нагорный с параллельного класса. Мы с ним и в кино уже ходили. На последний ряд.
– Прямо-таки на последний? А Ленька в курсе?
– Нет. И ты не говори. Мы с мамой в секрете держим, уж больно он у нас вспыльчивый. А у Нагорного брат в полиции работает. Не дай Бог, посадит.
Я смеюсь, хоть какая-то часть меня все-таки не отрицает возможности, что Петрович схватится за охотничье ружье, если узнает про дочкиного жениха, а Люська продолжает разглядывать татуировку на моем плече.
– Я себе тоже набью. На лодыжке. Как только восемнадцать исполнится.
Какие еще сюрпризы она для своего родителя приготовила?
– И сразу в загс, да? С Данькой Нагорным.
– С Димой, – обиженно надувает губы, тронутые бесцветным блеском и садится рядом на горячий песок, поглядывая на моих сослуживцев. – И глупости это. Какая свадьба в восемнадцать? Лет в тридцать, не раньше. Когда институт закончу, на работу выйду и квартиру куплю. Не с родителями же мне жить.
Не знаю почему, но слушая школьницу, невольно вспоминаю Щербакову. Интересно, ей, вообще, такие мысли в голову приходили? Видела ли она, каким восторгом могут загораться глаза, стоит человеку только представить, что совсем скоро он обретет независимость и сможет с гордостью трясти перед чьим-то носом дипломом? Что есть другая жизнь, где свое тело ты отдаешь тому, в чьем взгляде читаешь любовь? Что ждешь ты по вечерам не престарелого бизнесмена, лишь на пару часов заглянувшего на огонек, а мужчину, с которым утром усядешься за один стол, щедро поливая блины на его тарелке кленовым сиропом? Жизнь, в которой соседи не бросают тебе в спину камни, а непременно здороваются, и стоит тебе скрыться за углом, принимаются восхвалять тебя, веря, что современное поколение еще не потеряно?