— Ну, так оставайся. Я тебе каменьев отсыплю. Матушка твоя, Марфутка, больше нуждаться не будет. А я уж тебя пригрею. Замуж не позову, муж из меня так себе. Три дня дома, месяц в Гнили. А так жить будешь, припеваючи.
Да что ж мой язык-то молотит?.. Сознание воспротивилось на минуту, но тут же растворилось в неге. Подозрения отступили.
— А коли по мужикам пойду, осерчаешь? — Неждана взобралась на кровать и поползла ко мне, пожирая взглядом часть тела, что давно уже должна была насытиться, но всё никак не сдавалась.
— С чего бы? Не жена ты мне. Как буду из ходок возвращаться, стану к себе звать. А так — гуляй, девка.
Неждана опустила голову, и я прикрыл глаза. Что я несу? Зачем соглашаюсь на какие-то условия? Свободу обещаю? Здесь вообще всё моё… Хочу – приголублю, хочу — сошлю. Против воли брать не стал бы, мне без надобности. Но кто же барину-то откажет?..
Мысли развеялись, едва губы Нежданы сомкнулись, и меня накрыло волной силы.
Она лилась в меня чистым и ровным потоком. Ни одна баба ещё так не восполняла меня. Раны закрывались, истончая рубцы. Магия прибавлялась, как река в половодье. Усталость покидала тело.
Заснул я поздним утром, когда веки от приятной тяжёлой сытости поползли вниз. Но не забыл бросить Неждане на живот мошну, мелкий кошель, с обещанной наградой.
Любая баба в окрестностях после моих пылких признаний вцепилась бы в меня клещом, стараясь вытянуть побольше благ. А Неждана, убедившись, что я вырубился намертво, тихо оделась, отнесла мошну приёмной матери и, незаметно покинув деревню, сиганула в ближайший овраг, головой об камни.
Тело нашли к сумеркам.
А через полчаса всё мужское поголовье деревни, от сопливых юнцов до седых дедов, собралось у меня во дворе, с острыми и горячими аргументами наперевес.
— Что делать будете, барин? — недобро зыркнув, спросил Никита.
Я вынырнул из размышлений и отвёл взгляд от окна. Предупредил ведь. Разбудил. Рассказал. А мог бы смолчать, и тогда сейчас меня бы разделывали на вырезку под костерок.
Ну, попытались бы.
— Зачем предупредил? Вижу ведь, что согласен с общиной.
— Батюшке вашему клятву я давал. Сынка его сберечь непутёвого, — сердито проворчал Никита, годившийся мне в отцы. Он один и позволял себе говорить со мной в таком тоне. Потому как лет двадцать пять назад порол крапивой по голому заду, с благословения отца и под причитания матушки. — Пошто вы, барин, Неждану-то? Никогда же своих баб не трогали, окромя тех, что сами подол задирали.
— Я не брал силой. Она сама пошла, — коротко возразил я, понимая, что аргументы мои куда слабее тех, что принесли с собой мужики. Неждана, и правда, пошла сама. Охотно. Насиловать я бы не стал, да и смысла не было: сила отдается только добровольно. А мне не столько полюбиться надо было, сколько магию пополнить.
Обычно я муками совести не страдал. Бабы — на то и бабы, чтобы долю свою терпеть. Да и боеспособность магов ценилась превыше жизни и здоровья любого из простых смертных. Если бы не мы, Гниль давно бы пожрала и дворы, и скотину, и сельчан до последнего ребятёнка. Но в душе что-то скреблось. Противное. Гнусное. Не то сомнения взяли перед Никитой, не то Неждану жаль стало, не то предчувствие стучалось. Плохое.
Да какие могут быть сомнения? Вот он я, силой полон до краев. Не была бы Неждана согласна, шиш бы мне, а не дармовая сила.
— А с обрыва, видать, от радости сиганула, — Никита выглянул за окно, пожевал губу и нехотя продолжил. — Вы, барин, на Марфуткину дочь приемную позарились. А Марфу уважают. Она сколько дитяток с того света вытянула. Сколько народу у смертушки отбила. Скольким бабам от бремени разрешиться помогла. Все окрестные сёла Марфутке в пояс кланяются. Вот и поднялся за неё народ.
— Не трогал я Неждану, — упрямо доказывал я. — Вернее, трогал, но по согласию. Ты же знаешь, я маг, мне смысла нет.
— Я знаю, барин, — согласился Никита. — Они — нет.
— Если они меня порешат, тут к вечеру каратели будут. Смутьянов на каждом дереве окрест развешают. По частям. И мужиков, и баб, и младенцев. Чтобы неповадно было. Но порешить меня ещё суметь надо. Я в силе. Осерчаю, выйду и изведу мужичьё. Ради чего?..
Никита поглядел на меня, будто я по-прежнему был несмышлёнышем. Горько покачал головой и попросил:
— Не зверствуйте, барин. Чует моё сердце, не к добру оно всё. Неспроста народ смуту затеял. Не решились бы сами. Зачинщик должон быть. Как бы кровь большая не пролилась. А то, сами знаете, и вам несладко придётся.
— И что предлагаешь, Никита? Выйти? Повиниться? Или под лавкой схорониться, хвост поджав, как сучка?