Никита бросил взгляд в окно, подошёл к столу, склонился к самому моему лицу и прошептал:
— Скройтесь, Матвей Степанович. Уходите в Артель. Огородами, потом тропой через лес. А я попробую столковаться с народом. Откуп посулю. Вразумить попытаюсь. Потом одумаются, вернётесь, на поклон придут, в ноги кинутся.
— Не примут они откуп. Я Неждане каменьев на целую усадьбу подарил.
Глаза у Никиты стали с пятак. Я и сам одурел, когда вслух произнёс. Не жирно ли, деревенской девке за ночь утех? Что нашло на меня? Как ведьма плешивая рукой водила…
— Да за что же такую награду, барин?! Вроде, целая выходила…
Я разозлился, оскорблённый подозрением. Особого уважения я к бабам не питал, это верно. Но и калечить не стал бы.
— Вот, значит, как ты обо мне думаешь! И деревенские, стало быть, за изувера почитают. Ну, что ж, пора мне с народом по-свойски потолковать…
— Уходи, Матвей, — запричитал вдруг Никита, в ноги кинувшись. — Беги, барин. Нечисто оно что-то. Как бы к нам под личиной Нежданы кто не наведался!
Я хмыкнул, пропустив мимо ушей оскорбительный переход на «ты». Ему и раньше выкать мне было несподручно, охаживая задницу крапивой. Но, по сути, он был прав. И ночь с Нежданой мне уже такой радостной не казалась. И прилив сил подозрительным был. Я мужиков-то, конечно, в пепел… но потом что?
Потом каратели придут.
— Беги, Матвей Степанович, — Никита поднялся и потянул меня за рукав, — я слуг отослал, как неладное почуял. Котомку собрал, лежит у задней двери. Через неё и уйдешь. А я отвлеку.
— Убьют тебя, Никита. Одуревшие они.
Слуга вдруг приосанился, глаза упрямо сверкнули.
— Долг жизни у меня перед батюшкой твоим, барин. Знать, время пришло отдавать. Поспешай, Матвей Степанович.
— Спасибо.
Я поднялся, чувствуя себя неловко от неожиданно нахлынувшей благодарности. Эт чегой-то я расчувствовался? Откат от Нежданиной силы, что ли?.. За скудные минуты собрался, переодевшись в боевое облачение, накинул плащ с глубоким капюшоном, схватил мешок со снадобьями, что всегда был наготове, и осторожно вышел через пристройку подсобную.
По другую сторону усадьбы голос Никиты тонул в озверевшем народном вое. Ясно выделялись призывы «спалить тварево гнездо». Секунду я обдумывал, не выйти ли туда, не охладить ли пыл зарвавшегося мужичья, но отступился от мысли. Никита прав. Если я вырежу деревню, каратели придут и ко мне. Магам дозволялось преступать закон, но в разумных пределах, не бесчинствуя. Смерть мне, конечно, не грозила, но потрепали бы изрядно. И заданий отвесили бы с мешок, ибо труд в понимании Артели был наилучшим путём исправления.
Да и в имуществе я потерял бы, а дело моё требовало денег.
На всякий случай, я накинул на себя морок и растворился в сумеречной игре теней. Толпа позади взвыла. Я с горечью различил кровожадные ноты и понял, что Никиту слушать не стали.
Жалости я не испытывал. Досаду от потери верного слуги — да. Каждый служил на земле свою службу, Никите, видать, такая выпала.
Тропка скользнула по меже, мозолисто огладив плащ пшеничными колосьями, и нырнула в лес. Я расслабился, бросив последний взгляд на поднявшееся над домом зарево.
Я дам им несколько суток. Пусть пепелище остынет, пусть головы охолонут. Пусть смутьяны осознают дело рук своих и ждут моего возвращения с ужасом. Тогда, глядишь, и малой кровью обойдёмся. Самых ярых зачинщиков запороть велю. Ещё пару повешу. А остальные сами на поклон приползут.
Ноги дернули неприметную в сумерках верёвку, растянутую поперёк тропки.
Моё злобное торжество было прервано тяжёлым свистом и ударом в спину. Я пролетел пару метров и шлёпнулся оземь, с тоской слушая хруст собственных костей. Опять рёбра сращивать. А снадобья с собой впритык. Морок слетел, когда я на миг утратил контроль от боли.
— Попался, изувер! — торжествующе прохрипел кто-то над головой.
Меня рывком перевернули. Спину пронзило болью, руки онемели. Ох ты ж, позвоночник перебили, чтоб им ведьме паршивой в портки лазать! Эдак мне валяться ещё пару суток, не меньше.
Приложило меня бревном, простейшей ловушкой. И ведь не показалось странным, что окружать усадьбу не стали. Раззявился я как сосунок сопливый.
Голова не поворачивалась, в глазах вспыхивали блики. Но я насчитал пять человек, сгрудившихся вокруг. И ни одной знакомой рожи. Что же это, выходит, прав был Никита? Зачинщики не из местных, значит. А бунт подстроен?